Дoмoй
Bвepx

Ю.И. Микулин

Здесь и  Сейчас

Действующие лица:

АКУЛОВ Михаил Александрович - ученый

АКУЛОВА Ксения Петровна - жена Акулова, домохозяйка          

ИГОРЬ - сын Акулова

ОЛЯ - невеста Игоря

МАКОВЕЦКИЙ  Сергей Степанович - сосед по даче, художник

ПЛЕТНЁВ Андрей Сергеевич - сосед по даче

ОРЛОВ Геннадий Николаевич - генеральный директор НПО «Бора»

ПОЛЯКОВ Владимир Львович - сотрудник  Акулова

СЕКРЕТАРЬ Орлова – женщина сорока лет.

Из разговора в поезде: Когда она умерла, в её комнате на столе  нашли толстую тетрадь в твердой обложке. Там была только одна запись, на первой странице: «Сегодня похоронила Мишу…». Миша, Михаил Александрович… Он был её мужем и умер лет на десять раньше её. Когда я представил, как она вернулась с похорон мужа домой, сделала эту запись и всё… Тетрадь так и пролежала на этом месте до тех пор, пока в её дом, уже после её смерти, не вошли чужие люди… Мне кажется, что она безумно много смогла сказать о своей жизни, написав  всего эти три слова:  «СЕГОДНЯ ПОХОРОНИЛА МИШУ…»                                                                                                                

Действие первое.

Сцена первая

Комната на даче Плетнёва. У окна на письменном столе  открытый ноутбук. Вдоль стены диван, рядом с ним маленький круглый столик. На диване сидят  Маковецкий и Плетнёв. В руках Плетнёва большой альбом.

             ПЛЕТНЁВ.  Серёжа, Вы не знаете, какие из этих картин Левитана находятся в музее Плёса? 

            МАКОВЕЦКИЙ. На многое особо не стоит надеяться. Честно говоря, я нашёл ссылку только на две его картины: «Крымский пейзаж» и «Волга».

            Если Вам интересно, статистика даёт о Плёсе следующую информацию: в городе живёт немногим более 3000 человек, есть одна общеобразовательная, одна музыкальная и спортивная школы, есть сельскохозяйственный техникум или, как сейчас модно говорить, колледж, промышленности нет. Думаю, в городе живут только за счёт туристов и обслуживания отдыхающих в окрестных домах отдыха, ну, ещё, может быть, за счёт подсобного хозяйства и рыбалки. Ну, как Вам, Андрей Сергеевич, нравится такая картинка, не передумали ехать?

            ПЛЕТНЁВ. Конечно, не передумал, я очень давно хотел побывать в этом городе и планирую пробыть в нём несколько дней.  Может быть, мне повезёт, и я смогу понять,  как и чем на самом деле живут там люди, что видят вокруг себя.

             У меня, Серёжа, в последнее время развилось какое-то болезненное чувство неполноценности, почему-то стало казаться, что мы, наша Россия - это результат какой-то боковой мутации человечества. Наша история поражает чередованием несочетаемого, и Плёс не исключение. В разное время там был важный оборонительный рубеж, потом успешный торговый город. Природа подарила этим местам уникальный по красоте ландшафт. Люди, которые жили в этом месте, в своё время, не раздумывая, жизнь отдавали, защищая родную землю от завоевателей, а знают и помнят это место, в основном, благодаря пейзажам Левитана. Вам это не кажется, по крайней мере, странным,  Серёжа?

            МАКОВЕЦКИЙ.  Ну, не знаю. Честно говоря, мне это не приходило в голову.

            ПЛЕТНЁВ. Из нашей истории  не вычеркнешь страницы кровавой измены и просто странных решений.  А впрочем,  я не специалист и не могу претендовать на квалифицированное и полное понимание того, что происходило.

         МАКОВЕЦКИЙ. Я не совсем понял, что Вы имеете в виду, когда говорите о «странных решениях»?

ПЛЕТНЁВ. Объясню. В каком страшном сне могло присниться, например, шведам, что они сами, по доброй воле, пригласят править собой чужеземцев, а для наших предков это на каком-то этапе развития было нормой, и наши дети изучают эту историю. Так пригласили в своё время, если ты этого не помнишь из  истории, на Русь править Рюрика. Что привело к этому решению? Ясно, что чрезвычайные обстоятельства, но я думаю, что нам не дано узнать правду. Но вот что на самом деле страшно, так это то, что  в нашей истории масса примеров, когда локомотивом серьёзных событий были не  государственная необходимость, а  корысть и интриги. Тебе не кажется, Серёжа, что, учитывая всем известный  менталитет русского человека, возможность такого  варианта прихода Рюриковичей к власти на Руси нельзя  исключать? Знаешь, я недавно был в командировке в Швеции и уже накануне отъезда познакомился в Стокгольме с одним шведом по фамилии Пиль, что в переводе означает «стрелок». Он до тонкостей знает свою родословную на пять столетий назад. Как тебе это?

            МАКОВЕЦКИЙ. Для меня история нашей семьи, к сожалению, заканчивается на деде, да и знаю, я о нём, честно говоря, очень мало.

          ПЛЕТНЁВ.  Я продолжу, если не возражаешь?

          МАКОВЕЦКИЙ. Конечно, мне очень интересно услышать Ваше мнение.

          ПЛЕТНЁВ.  Я тоже думаю, что всё это, по крайней мере, весьма занятно.  Первый, от кого пошёл род Пилей, был наёмным солдатом, как водится, рыжим, бородатым и диким. Этот предок, опять же, по словам г-на Пиля, жил тем, что убивал, грабил и насиловал. Далёкий потомок этого «стрелка» сидит напротив меня в ресторане и объясняет, что эволюция привела к истреблению в Европе людей с такими наклонностями. И, знаешь, я ему верю, потому что передо мной сидит слегка располневший, добродушный человек, по профессии инженер-металлург лет этак пятидесяти, и показывает фотографии своей жены и пяти детей.

            У нас же всё наоборот. Мы с изуверством каннибалов как истребляли сами себя в междоусобных войнах, так и продолжаем это делать, правда, уже другими методами. Ты знаешь, что в России десятки миллионов человек  просто голодают, так как живут за чертою прожиточного минимума? Общество обрекло сотни тысяч бездомных и неграмотных детей вырасти в больных людей. Единственное, что им гарантировано в будущем - это судьба бессловесных рабов или не знающих жалости преступников.

           Задайся вопросом, что происходит в нашей стране сейчас - кровавая многолетняя война, неурожаи, эпидемии? Ничего этого в серьёзных масштабах нет. Но вот что на самом деле страшно, так это то, что ситуация для этих людей не изменится от того, что сегодняшние цены на наше сырьё на мировом рынке вдруг резко вырастут. Даже если Россия будет захлёбываться валютой, поступающей от экспорта сырья, даже тогда эти люди будут голодать. Когда пытаешься осмыслить это, невольно возникает такое ощущение, что существующий порядок, в том числе и мораль, приведёт в ближайшее время к вымиранию нации.

            У нас никогда не работали так, как надо, да и сейчас не работают институты государства, такие, например, как парламент.  Не нашлось в переломный момент политической партии или хоты бы беспартийного лидера, который смог бы защитить население страны от кучки проходимцев, присвоивших себе право на всё, что может принести деньги, большие деньги. Мне кажется, Серёжа, что прокуратура, суды, МВД, ФСБ занимаются всё это время только тем на самом деле, что пытаются выжить в этой демократической мясорубке государства и его институтов. Боже мой, боже мой, ну нельзя, нельзя было так резко крутить штурвал!  Чёрт возьми, мне только сейчас пришло в голову, что если бы мы в начале 90-х годов пригласили в Россию Президентом честного профессионала с Запада, может быть, тогда мы не имели то, что имеем сейчас. Неужели наши предки были правы тогда, в своём решении пригласить «варягов» править страной? Уверяю тебя, Серёжа, за эти годы миллионы людей в России умерли ради идеи построения демократии для избранных. Есть, правда, одна маленькая неувязочка. Их почему-то не спросили, хотят ли они за это отдать жизнь. Как тебе такая цена демократических реформ? Но знаешь, что самое удивительное? Люди, которые больше всего получили от такой демократии, почему-то гораздо лучше себя чувствуют со своими деньгами в других странах. Нет, надо перестать пытаться всё это понять, а информацию о периоде правления «Рюриковичей» надо просто засекретить во избежание… Вы все опоздали, господа, поезд давно ушёл!

            МАКОВЕЦКИЙ. Мне кажется, что у Вас, Андрей Сергеевич, что-то случилось?  Я вас раньше таким никогда не видел.

            ПЛЕТНЁВ. Всё штатно, Серёжа.

            МАКОВЕЦКИЙ. Ну и ладно, хорошо, так хорошо.  Значит,  Вы считаете, что мы… Я не могу с этим согласиться, а как же признание наших художников или музыка? Ведь Чайковского, Шостаковича, Хачатуряна и других безоговорочно признали во всём мире. Да и любимый нами Левитан, а наши учёные, наконец, достижения в космосе?

            ПЛЕТНЁВ. Серёжа, Серёжа, может быть,  Вы и правы. Даже, наверное, правы, но это уже почти всё в прошлом, понимаете, в прошлом. Почти все они ушли, ушли в мир иной!  К сожалению, «любимая» тобою статистика подтвердит, что от былой гордости России мало что осталось, вот ведь как.    Впрочем, Ты, наверное, прав - случилось... Зимой я был в командировке на Урале и, в том числе, на одном металлургическом заводе.  Мне после этой поездки кошмары снятся регулярно, хоть спать не ложись. Что я видел, ты спросишь? Отвечу, отвечу, горе наше видел. Рабочие на заводе по восемь месяцев не получают зарплату. Я как-то пришёл пообедать в одну из заводских столовых, а рядом за столами сидят семьями рабочие. Они питаются на талоны и едят из одной тарелки все по очереди, и только пустой суп и гарнир, так дешевле и по объёму больше. А в «горячих» цехах годами живут беспризорные дети, просто потому, что там тепло. Они не знают, что такое школа, регулярная еда. Это невозможно представить, но их подкармливают эти же нищие рабочие, что не получают денег. (Звучит звонок. Плетнёв вздрагивает, после небольшого замешательства,  нажимает кнопку на домофоне, висящем  рядом с диваном.)   Кто, там?  Заходите.

      Входная дверь открывается, и в дом входит  молодой человек  спортивного телосложения, следом  высокая  миловидная девушка.

            ИГОРЬ. Здравствуйте, Андрей Сергеевич, извините за беспокойство, я сын Михаила Александровича, вашего соседа по даче, а это моя невеста, Оля. Вы ведь нас помните?

            ПЛЕТНЁВ. Конечно. Здравствуйте и, пожалуйста, заходите. Чем обязан?

            ИГОРЬ. Понимаете, я жду очень важную для меня информацию, и хотел просить вашего разрешения посмотреть мою почту с вашего компьютера.

             ПЛЕТНЁВ. Пожалуйста, Игорёк смотрите, он, как мне кажется, даже остался  включен. Я с утра работал.

            ИГОРЬ. Спасибо, Андрей Сергеевич, мы не займём много времени.

            ОЛЯ. Простите, я не поздоровалась.

            ПЛЕТНЁВ. Ну, что Вы? Хорошо, что вы вместе зашли. Мы ведь знакомы? Хотите чаю или, может быть, кофе?

            ОЛЯ. Нет спасибо, мы  недавно пили чай. (Она продолжает, обращаясь уже к Сергею Степановичу.)  А Вы художник? Я права? Мы как-то с вами в одной электричке ехали. У Михаила Александровича  дома висит на стене ваша картина, там изображён маленький бревенчатый домик в зимнем лесу, помните?

            МАКОВЕЦКИЙ. Конечно, помню.  Она была написана, когда мне было семнадцать лет,  этому юноше тогда казалось, что его ждёт просто замечательное будущее.

            ОЛЯ. А можно нам с Игорем, как ни будь посмотреть другие ваши работы?  Мне это действительно очень интересно.

             МАКОВЕЦКИЙ. К сожалению, вынужден отказать.   Я теперь не пишу настоящие картины. Зарабатываю тем, что реставрирую чужие работы и иконы (Он неопределённо махнул рукой в сторону своей холщовой сумки, стоящей рядом на пол). Впрочем, что за глупость, почему я оправдываюсь? Чепуха какая-то.

            ОЛЯ. Как жаль, а мне так нравится ваша картина. Я думала, что…

            МАКОВЕЦКИЙ (перебивая) Я не художник, а ремесленник. Ремесленник может очень точно повторить чужую картину или, опять же, чужое настроение. Это может даже кому-то нравиться, как Вам, например. Наверное, всё дело в том, что мне не настолько хотелось писать картины, чтобы я не мог без этого жить. Ну что делать, если я люблю Левитана и понимаю, что мне до него, как до горизонта - никогда не дойти.

            ОЛЯ. А зачем Вам идти к Левитану? Вы же, как мне кажется,  другой, совсем другой.

            ИГОРЬ. Оля, Андрей Сергеевич, пожалуйста, посмотрите, что здесь написано, вы должны подтвердить, а то мне отец не поверит.

            Все подходят к Игорю и вместе читают послание на экране ноутбука. Оля беззвучно шевелит губами.

            ОЛЯ. Как здорово! Пойдёмте с нами, а то нам, и, правда, родители Игоря не поверят. 

            МАКОВЕЦКИЙ. Я, к сожалению, не смогу, должен приехать за работой заказчик.               Мне пора возвращаться к себе. Андрей Сергеевич, альбом я Вам оставляю, и буду ждать рассказ по возращении из поездки в Плёс.

            ПЛЕТНЁВ. Спасибо, Серёжа. А я, пожалуй, пойду с ребятами. Мои всё равно все остались в городе.  Игорёк, вы с Олей идите, я выключу здесь всё, закрою и приду к вам.

            ИГОРЬ. Ну, мы тогда пойдём. Вы, пожалуйста, не задерживайтесь. Всего доброго!

            МАКОВЕЦКИЙ. До свидания.

              Игорь и Ольга уходят.

             МАКОВЕЦКИЙ.  Андрей Сергеевич, с Вами действительно всё в порядке?

            ПЛЕТНЁВ. Конечно, конечно! Ты даже не представляешь, как ты мне  помог. Понимаешь, тут ещё ведь в чём дело. Вчера, когда я ехал на машине поздно вечером на дачу, мне в какой-то степени повезло - я остался жив. Случай, случайность, кто знает.  А может, всё - таки нет? Может, я кому- то ещё нужен, и что-то очень важное в жизни мне ещё надо сделать?

             Когда автомобильная цистерна не полностью заполнена, она очень неустойчива. Вчера такая машина  на большой скорости очень резко попыталась перестроиться на окружной дороге и начала кувыркаться. При этом она  задела ещё две или три машины. Я думаю, на самом деле всё это продолжалось считанные секунды, но в результате два человека, два ни в чём не повинных человека погибло. Как и почему она не задела мою машину? Не знаю. Почему погибли эти люди, а я уцелел? Почему именно я?

            Ты иди, Серёжа, иди. Ты мне очень помог, правда, а теперь иди, к тебе ведь должны приехать заказчики.

Сцена вторая

      Застекленная веранда на даче Акуловых. В центре большой овальный стол, окруженный стульями, на столе ваза с цветами и чашки. По углам веранды старый диван, кресла и, накрытый для чаепития, маленький круглый столик. У большого стола сидят Акулова,  Плетнёв,  Игорь и Оля.

       ОЛЯ. Ксения Петровна, я пойду, посмотрю, как там  самовар. Андрей Сергеевич,  у нас чаепитье это целый ритуал. Начать хотя бы с того, что Михаил Александрович любит, когда  самовар топят шишками. Честно говоря, мне и самой кажется, что такой чай вкуснее. (Уходит.)

      АКУЛОВА.  Игорь, Андрей Сергеевич, что случилось, вы все такие загадочные. Ну, рассказывайте, пожалуйста, не мучайте меня.

      ИГОРЬ. Мама, мы всё расскажем, когда папа придёт, Ты не волнуйся, новости хорошие.

      АКУЛОВА (подходит к двери в дом, открывает её и достаточно громко говорит) Миша, у нас гости,  поторопись, пожалуйста. Андрей Сергеевич, Вы извините, что заставляем ждать, Миша сегодня почти всю ночь работал. Он вообще любит по ночам работать. Но он уже встал. Когда я уходила к вам, он просматривал свои записи, наверное, те, что сделал сегодня ночью.

      ПЛЕТНЁВ. Ксения Петровна, не переживайте, пожалуйста, мне некуда торопиться, главный именинник у нас Игорь, а меня он просил прийти вместе с ним как свидетеля.

      АКУЛОВА. Свидетеля? Свидетеля чего?

      ИГОРЬ. Мама, ну подожди, придёт папа, и я всё сразу расскажу.

       Входит с улицы на веранду Ольга, несёт самовар, попыхивающий паром.

      ИГОРЬ (вставая) Пожалуйста, дай я хотя бы поставлю его. Надо было меня позвать, я бы помог  принести самовар.

      ОЛЯ. Ничего страшного, он не особенно  тяжёлый. Ксения Петровна, какой вкусный дымок идёт, когда топишь самовар сухими сосновыми шишками, я вся им пропахла,  это так здорово!

        Дверь открывается, из дома на веранду выходит Акулов.

      АКУЛОВА. Миша, все тебя заждались. Во-первых, у детей хорошие, как они говорят, новости и они затащили к нам Андрея Сергеевича, а, во-вторых, без тебя они  не хотят рассказывать. Так обидно…

           Плетнёв молча подходит к Акулову, и они, улыбаясь, пожимают  друг другу руки.

       ИГОРЬ. Папа, здравствуй, у нас осталось очень мало времени.

      ОЛЯ (перебивая) Михаил Александрович, разрешите, я поухаживаю за Вами и налью  чаю. Он только закипел, он из тех шишек. Ой, я хотела сказать, что самовар…

      АКУЛОВ. Я все понял, большое спасибо, и тоже рад вас всех видеть… Ксения, а у нас есть клубничное варенье? Так хочется чаю с вареньем.

      АКУЛОВА. Конечно, есть. На столе (она показывает рукой на маленький столик около дивана) уже стоит вишнёвое варенье, но ты, конечно, хочешь клубничного. Сейчас принесу.

       ОЛЯ. Ксения Петровна, можно, я схожу за вареньем? (Получив разрешение, уходит).

      АКУЛОВА. Игорь, твоя невеста решила нас с папой совсем избаловать?

       ИГОРЬ. Папа, у нас вроде как хорошие новости. Помнишь, я посылал своё резюме в университет «Беркли» на конкурс. Они берут меня, дают гражданство и разрешение на работу. И это ещё не всё. Моя заявка участвовала в конкурсе, который проводило Посольстве США в России, и выиграла «Грин карт». Это означает, что Оля сможет поехать со мной в Америку и работать там.

      АКУЛОВ. Откуда сегодня, в субботу, ты всё это узнал?

      ИГОРЬ. Мы с Олей ходили к Андрею Сергеевичу и по его компьютеру смотрели мою электронную  почту. Не забывай - сейчас на дворе 1997 год.

      ПЛЕТНЁВ. Меня пригласили прийти в качестве свидетеля, и я «под присягой» подтверждаю,  что всё, что Игорь сейчас рассказал, правда.

      АКУЛОВ. Неужели так бывает, всё решено так быстро и так просто!?

      ИГОРЬ. Я сам удивлён не меньше твоего, папа.

      АКУЛОВА. Игорёк, вы с Олей хотите  отметить это событие сегодня?

       ИГОРЬ. Мама, сейчас ничего не надо. Нам пора уезжать, очень много срочных дел в городе. Да и чай мы с Олей с утра уже попили. Папа, извини, но через полчаса уходит электричка, а потом будет двухчасовой перерыв. (Ждет, пока Оля расставит на столе для Михаила Александровича, мамы и Андрея Сергеевича чашки с чаем  и вазочки с вареньем).

      ОЛЯ.  Михаил Александрович, Ксения Петровна, ну что же делать, будем радоваться, ведь у Игоря в институте нет финансирования его темы,  да и зарплата … А Америка - выход … Хороший, может быть.

      ИГОРЬ (берёт с пола сумку) Ну мы пойдём, вы тут без нас сами отметьте это событие. Оля, ты всё, что тебе нужно, положила в сумку?

      ОЛЯ. Да, всё. Я собрала её, как только мы пришли от Андрея Сергеевича.

       Игорь и Оля уходят с веранды.  В дверях Оля останавливается, оглядывается и  медленно, очень аккуратно закрывает за собою  дверь,  где-то в доме слышен резкий хлопок форточки. 

      АКУЛОВ. Ну ладно, всё хорошо, хорошо. Ксения, Андрей Сергеевич, если бы вы знали, как  хорошо я поработал  сегодня ночью. Мне кажется, я, наконец, поставил точку в работе, и это чертовски здорово. (Замолкает.)  Впрочем, Игорь, наверное,  прав, у детей праздник. Давайте, действительно, сами  без них это всё  как - то отметим.

      АКУЛОВА. Я пойду, что-нибудь быстро  приготовлю на стол. Мне нужно для этого не больше часа.

      ПЛЕТНЁВ. Какая своевременная мысль и, главное, по погоде, а я схожу к себе и принесу виски. Можно, я на всякий случай возьму ваш зонт? ( Получив разрешение, уходит.)

Сцена третья

      На веранде  Акулова  накрывает на стол, несколько раз входя и выходя. Потом появляется Акулов, неся в руках бутылку водки, вино и пепельницу. Расставляет, садится, молча наливает себе водки в рюмку и  выпивает.  Входит Плетнёв с зонтом и пакетом, достает из него бутылку виски и ставит на стол. Акулова  заканчивает расставлять на столе тарелки, приборы, закуски и тоже садится.

      АКУЛОВА. Вот, кажется, и всё. Можно, пожалуй, начинать.

      ПЛЕТНЁВ.  Михаил Александрович, Ксения Петровна, давайте для начала попробуем это «Старое Шотландское Виски». Можете мне поверить, по вкусу что-то бесподобное. Я, конечно, не разбираюсь в существующих сортах виски и не удивлюсь, если окажется, что их  сотни видов.  Просто, меня как-то именно этим угостил один пожилой шотландец, правда,  в Испании, и мне понравилось. Теперь, когда бываю за границей, обязательно покупаю пару бутылок и везу домой. У нас эту марку виски почему-то не продают.

      Вы не поверите, насколько оно оказалось дешёвым,  меньше четырёх испанских рублей. А запах… Помните, как раньше пахла наша пшеничная водка? Правильно, свежим пшеничным хлебом, можно было не закусывать. Здесь всё то же.

      АКУЛОВА. Хорошо, давайте попробуем виски. Только вы, пожалуйста, сначала всё-таки закусите, а потом можно и выпить, иначе завтра будет голова болеть и давление подскочит.

      ПЛЕТНЁВ. От хорошей выпивки ничего болеть не будет, проверено. А ребята ваши - молодцы. Если не могут брать чужое, а это вы, господа-родители, виноваты, раз так воспитали, значит надо уезжать туда, где специалист может зарабатывать деньги, работая по специальности. Давайте за них выпьем.

      АКУЛОВ.  Поддерживаю. (Начинает разливать.)

      АКУЛОВА.  Миша, мне налей, пожалуйста, полрюмочки. Всё, хватит.

      Все чокаются и выпивают.

      АКУЛОВ.  Андрей Сергеевич, действительно приятное на вкус виски. Что же касается радости за детей, не уверен, что Игорь правильно делает, и давайте не будем об этом. У меня сегодня счастливый день. Давно, давно блуждал днями, ночами, находил, терял и опять находил, думал, уже не судьба, а сегодня  под утро понял, нашёл.  Почти как в сказке, нашел то, чего не может быть. Работа закончена.  Такое странное ощущение, как будто вдруг, незаметно для себя вырос и смог заглянуть… на шкаф, а там….

       ПЛЕТНЁВ (перебивая)   Пыль!

      АКУЛОВ. Нет, там сюрприз или, скорее, подарок. У меня такое же ощущение праздника было, конечно, было, но так давно, что уже забыл, как он выглядит, и какой у него вкус. Господи, ну как хорошо, что сейчас весна,  прекрасная, обворожительная весна. Вы даже не представляете как всё в мире взаимосвязано - печёная в костре картошка и Звёзды, сирень и чёрт знает, что ещё. Как прекрасно блуждать ночами по полям, ощущать на лице и ладонях прикосновение влажной паутинки тумана, вдыхать запах сырой, просыпающейся после зимы земли.    Я  сегодня ночью вышел на балкон, стоял,  вслушивался в ночные звуки, в себя  и вдруг увидел над собою звезды, океан звёзд. Боже мой, как ласково кружит голову бессонница и сколь просторно мыслям в ночной тишине. Простите меня,  я сейчас открою вам «страшную-престрашную» тайну. Вот выпью и открою. (Он наливает всем в рюмки виски. Все молча выпивают.)

      АКУЛОВА.  Миша, мне теперь наливай, пожалуйста, только вино.

      АКУЛОВ. Хорошо. Мне кажется, что внутри меня живёт мальчик, ему иногда пять, но никогда не больше тринадцати лет. Иногда я чувствую, вечерами он ждёт с работы маму, а  когда разыгрывается ветер, ему почему-то бывает страшно. Он знает точно, что, … а, впрочем, это не важно. Или важно? Ему со мною совсем не сладко и многое не нравится, но так надо. Кому надо, зачем? Не знаю.  Он как-то рассказал мне свой секрет.  У него есть друг. Однажды они гуляли во дворе  дома вдвоём. Была весна. Почему- то мальчик из его дома, который был на несколько лет старше их,  в тот раз дал ему прокатиться на велосипеде. Раньше  не давал, да и потом тоже не давал. Велосипед был, кажется, марки «Украина». Он немного проехал под рамой, так как до седла не доставал. А другу его, Игорю, прокатиться не дали.  Игорь тогда обиделся и залез на верхушку старого тополя. Дальше был забор и территория  школы, вот туда Игорь очень, очень долго смотрел. Весною обычно часть этой территории была под водой, и ребята там катались на самодельных плотах. О чём думал его друг, сидя на дереве, что видел во  дворе школы,  он не знает. Друг потом, конечно, его простил. Вы же знаете, так бывает в детстве. Их потом развела судьба, а он, этот мальчик внутри меня, всё переживает. Ну не смешно ли? Вот и я тоже ему об этом говорю.  А ему почему-то  не смешно. О чём это я?  Сегодня,  под утро задремал, проснулся и вдруг подумал -  «всё приснилось»,  испугаться  не успел, увидел, что  на столе лежат исчёрканные листы бумаги и, наконец, там всё верно. Господи, ну почему, когда вроде бы всё  хорошо, мне кажется, что это не со мною. Конечно, надо провести эксперимент, но я уверен, теперь всё верно. (Пауза.) Этот мальчик всё во мне перепутал: что важно, что нет, зачем всю жизнь мучаю себя догадками, так ли уж это нужно, и не слишком ли велика за это плата. Так хорошо жить в мире простых вещей.  Вот самовар, например, его так здорово топить сухими сосновыми шишками, об этом наверняка  можно целый рассказ написать… Вам кажется, я несу какую-то чушь,  но поверьте, поверьте, пожалуйста, это совсем не так. Да, каюсь, я выпил перед приходом Андрея Сергеевича  за удачу, может быть, от силы пару рюмок, но это всё.

      АКУЛОВА.  Миша, что ты всё не про то, ведь дети уедут очень надолго и, может быть, навсегда.

      АКУЛОВ. Не знаю, надеюсь, что это будет ещё нескоро. Мне это очень трудно сейчас понять, ну, пожалуйста, пойми. Сегодня действительно очень странный день, очень. У меня ещё никогда не было такой сильной работы и, может быть, уже и не будет.

      ПЛЕТНЁВ. Михаил Александрович, если я не ошибаюсь, Вы за границей ни разу не были?

      АКУЛОВ. Не ошибаетесь, действительно не был.

      ПЛЕТНЁВ. Там люди с таким образованием и способностями, как у вашего сына это элита. Из обычных школ у них выходят неучи, потребители. У них специалист на вес золота. А ваш мальчишка для Америки - это всё равно, что Аляска. Они не потратили на него ни одного цента, а сколь велика будет от него отдача. Поверьте, все не так просто, не верю я в удачу со второй «Грин карт». Как умные люди они, я думаю, побеспокоились, что бы ему у них было комфортно. Он же не просто первоклассный специалист, но ещё, кажется,  спортсмен, а значит, боец. Вот и стал бы он, вместо плодотворной работы на «дядю Сэма» по двенадцать часов в сутки, сражаться с их системой за невесту. Им это надо? Им надо, что бы он работал. У вас ведь  главная страсть в семье - это работа. Михаил Александрович, скажите честно, ведь так?

      АКУЛОВ. Вот ты, Андрей Сергеевич, как мне кажется, немного перебрал. Игорь неплохой специалист, думаю даже хороший.

      АКУЛОВА. Миша!

      АКУЛОВ.  Ну, хорошо, уверен хороший!  Но, поверьте мне, на самом деле это ещё ничего не значит.  Главное - желание найти что-то особенное, свое, о чём шепчет тебе ночами интуиция или весна. Тебе одному, понимаешь? Правда, надо, что бы ещё  повезло. А для этого есть только одно средство: больше работать и думать о ней 24 часа в сутки.              Талант, работа и удача - и тогда, возможно, «сойдутся звёзды»… Вы можете со мною не соглашаться, это моё мнение.

       ПЛЕТНЁВ. Михаил Александрович, Вы, конечно, правы, но даже среди отличных специалистов таких, о которых Вы говорили, сейчас считанные единицы. Желание, усидчивость всё это  хорошо, и способности при постоянной работе развиваются, но если Бог таланта не дал, что тогда делать?

      АКУЛОВ. Не надо об этом думать. Просто надо работать, что дано, то и произойдёт. Уверяю вас - гарантировать успех даже блестящие способности не могут, а значит, надо просто очень много работать. Вы знаете, где предел того, что  доступно нам, нашей памяти? Мне иногда кажется, что  не нужно было фантастам придумывать «машину времени», люди и так свободно могут путешествовать во времени. Можно свободно перемещаться   в настоящем, уходить  в прошлое, а самое сложное - заглянуть в будущее. Не смейтесь, это правда, надо только захотеть, очень захотеть. Я часто вспоминаю запах сохнущего на морозе белья во дворе дома моего отца на Старом Арбате или свежескошенного сена в деревне у тётушки летом, и  это странным образом  иногда помогает в работе. Ну вот, опять вру. Всегда помогает, всегда! Двухэтажные дома-бараки моего детства, во дворе на веревках  задубевшее на морозе белье, и где-то высоко в небе дрожащие на ветру Звезды. Всё повторяется! И, поверьте,  я не вспоминаю это, нет, я там, именно там и нахожусь в этот момент. 

      Так было со  всеми моими работами,  сначала я их подглядел в будущем.  Наверное, надо всё это как - то проще вам  объяснить, что-то у меня слишком сложно получилось. Ну, вот, например:  когда сын учился в математической школе,  ему  постоянно не хватало времени, надо было уплотнять свой график, и я предложил ему попробовать решать задачи во сне и на тренировке. Всё получилось. Как ни странно, проблема была в одном: все было хорошо, пока он плыл за кем-то в «пузырьках», но к середине дистанции он оказывался впереди. Игорь был хороший пловец, а без «пузырьков»...  Вы думаете, почему я ему это предложил? Всё очень просто, в своё время я сам это для себя придумал и делаю так до сих пор. Таким образом, можно одновременно заниматься разными вещами, что в обычной жизни подразумевает нахождение в разных местах.  Теперь мне кажется, что я слишком всё упростил. (Задумывается.) Так не пойдёт. Нам, наверное, надо выпить за родителей, то – есть, за нас. У всех налито? Тогда за нас. (Все выпивают.)

       АКУЛОВА. Миша, я больше не буду, мне, пожалуйста, больше не наливай.

      АКУЛОВ. Хорошо.  Конечно, в чём-то молодёжь сегодня совсем другая, мы  не были такими прагматичными, но, слава Богу, Игорь при этом остаётся очень ранимым человеком, я уже не говорю про Олю, это удивительно тонкой души человечек. Мне кажется, что чувства должны переполнять человека, и тогда это может привести или к написанию прекрасного романа, или к открытию в науке, но, главное,  если ты так живешь, сама жизнь является наилучшим подарком тебе. Я счастлив,  бесконечно счастлив сегодня и в тоже время мне грустно и почему-то неловко за свою радость. Давайте выпьем, только теперь  без  тоста. Пусть каждый про себя вспомнит, что ему сейчас кажется главным.

      ПЛЕТНЁВ. Я скажу, мне скрывать нечего. Я хочу выпить за «пузырьки» здесь и сейчас. Здесь и сейчас. Ты прав, Михаил Александрович, есть что-то, без чего нельзя, ну почему-то никак не получается.  Это может быть что угодно, о чем посторонний человек никогда не догадается. Ты бесконечно прав!  Я сейчас вспомнил, как в юности,  зимой подобрал в парке шишку, она блестела ото льда, как сказочная,  и потом несколько лет  хранил её и вспоминал тот прекрасный зимний, весь пронизанный  солнечным светом день. А ведь, если разобраться, ничего такого особенного в тот день не произошло, я просто, перед тем как ехать в институт, зашёл в Сокольники и подобрал эту шишку. Когда стаял лёд, она стала обычной, самой обычной шишкой, но почему-то не для меня. Ладно, раз такой день, открою и я вам свою «страшную» тайну, она – эта шишка до сих пор где-то лежит у меня дома, рука так и не поднялась её выкинуть. Язык всё время пытается сказать хоть мелкую, но ложь. Знаю, я прекрасно знаю, где сейчас она лежит у меня дома. (Замолкает.) Вы знаете, я сейчас почему-то  вспомнил: если опустить кусочек шоколада в бокал с шампанским, он покрывается пузырьками и всплывает, потом опять погружается и опять всплывает.  К чему это я?

      АКУЛОВА.  Господи, о чем вы говорите. О Звездах, пузырьках, шампанском, шоколаде. Миша, ты понимаешь, что с сыном будет в Америке? Неужели ты не понимаешь, что он весь в тебя, он не сможет там жить! Господи, ну когда же ты будешь понимать собственного сына. Все его друзья здесь, их не возьмешь с собою. А если ты забыл, я тебе напомню: «Друзей не может быть много, их невозможно заменить. Они внутри тебя. Человек заболевает, когда уходят друзья». Это всё твои слова, между прочим. Твой сын этого не понимает,  сейчас не понимает. Вспомни,  как он нам рассказывал о встрече со своим товарищем по университету,  который уже несколько лет живет в Америке. У здорового, молодого человека - он, кстати, тоже был хорошим спортсменом - от тоски развилась болезнь сердца, и это притом, что он загружен работой и целых три месяца в году мама, отец, брат живут с ним по очереди.  А ведь нас за границу к сыну не выпустят из-за тебя, по крайней мере, ближайшие пятнадцать лет.

      АКУЛОВ. Если я об этом не говорю, это не значит… Давайте не будем сейчас об этом. Ксения, пожалуйста, спой нам.  Ты так давно не брала в руки гитару, а сегодня такой день, надо всё вспомнить, пора. (Не дождавшись ответа от жены, он продолжает) Когда-то давным-давно, я познакомился с Булатом Шалвовичем, было это, Вам ни за что не догадаться, Андрей Сергеевич,  в больнице.  Был такой же серый, отвратительный осенний день, как сегодня, с той только разницей, что сегодня по календарю весна. Мы стояли рядом у окна и смотрели во двор. Он сутулился и очень мне напоминал большую печальную птицу со сложенными крыльями. Там, внизу, у корпуса, стоял  автомобиль, может быть, его, но ни уйти, ни уехать было нельзя. Можно было только молчать и смотреть в окно. Мы так и стояли молча, а мне тогда мучительно хотелось стать похожим на этого человека, который, как мне казалось, умел  здорово летать в той другой жизни, на воле. Я тогда думал, что ему в жизни нужно совсем немного: иногда приходить на свой Старый Арбат, разговаривать с друзьями, пусть даже молча, про себя, и чтобы его любили, хотя бы мама и сын. (Глубоко вздыхает.) Врачи мне тогда сказали, после обследования, что мне осталось жить не больше трёх месяцев, а  мне было двадцать два года. Опухоль мозга, так сказали…

      ПЛЕТНЁВ. Я не знал. Ты, Михаил Александрович, никогда об этом раньше не рассказывал. А что было дальше? Впрочем, ты вообще редко говоришь, чаще молчишь.

      АКУЛОВ. Дальше? Я очень постарался  не думать об этом оставшемся мне времени. Просто как мог,  работал и перестал общаться с друзьями. Как и почему - не знаю, но произошло чудо, и я жив.  Этот год, когда каждый день я ждал прихода смерти, мне никогда не забыть. Наверное, нам отпущено в жизни несколько таких чудес. Потом, через несколько лет, было и второе чудо. Мы втроём, я, Ксения и сын, Игорю тогда было года полтора, возвращались на машине из деревни Чернава, что в Липецкой области. Дорога узкая, по одной полосе в каждую сторону, обочина после дождя мокрая. Наша машина битком была набита вещами, и ещё тяжёлый прицеп. Дорога всё время - то вверх, то вниз. Я, чтобы заехать на очередной подъём, на спуске разгонялся. И вот очередной спуск, и я вдруг понимаю, что моя правая нога не слушается меня, я не могу её заставить нажать на газ. Потом   на подъем, машина еле шла. И когда мы, наконец, почти забрались на самый верх, нам навстречу два грузовика. Водителям, видимо, было скучно, и они решили устроить между собой гонки. Это была верная  смерть, грязная и абсолютно бессмысленная. Я еле успел уйти большей частью машины на обочину, а поскольку скорость у нас была почти нулевая, мы не улетели с неё. Вот так. Давайте выпьем за чудо, которое иногда никто не замечает,  хотя только оно  порой может сохранить нам жизнь.

       ПЛЕТНЁВ (печально улыбнувшись) Согласен. (Выпивает.)

      АКУЛОВ. Я отвлёкся, а мне бы хотелось объяснить вам, как всё в мире животных, к которому, безусловно, относится и человек, похоже. Как-то  у одной моей знакомой пропала собака, вернее, не пропала, а просто ушла, чтобы умереть в одиночестве. Я тогда помню, подумал, что мы с этой собакой были  очень похожи, впрочем, были похожи даже в любви. Косноязычно сказал? Сейчас объясню: я тогда любил хозяйку этой собаки, очень любил. Помните, я рассказывал, что когда я ждал смерти, мне так же, как этой собаке понадобилось уйти, уйти умирать одному вдали от всех близких мне людей. Смерть, как мне казалось тогда, такое сугубо личное дело.  Впрочем, я и сейчас так думаю.

      АКУЛОВА. Вот так, Андрей Сергеевич! Через столько лет я узнаю, что Миша считал себя родственной душой моей собаки. Это правда, Чарли, так звали мою лайку, меня очень любил.  Я тогда была очень самоуверенной, как все молодые девчонки, которые выросли в сравнительно благополучной семье и ничегошеньки в жизни не понимали. Я была взбалмошная, иногда,  некстати послушная и беспричинно уверенная в своёй исключительности. Теперь я знаю, что почти все в юности проходят через такое состояние. К сожалению, жизнь заставляет тех, кто, конечно, хоть немного этого хочет, понять со временем истинную цену, в том числе и себе самой. Мне тогда, помню, влепили тройку за дипломную работу, теперь я думаю, потому, что не умела работать, а мера таланта была много скромнее, чем мне казалось. Потом я встретила Мишу, и его глаза убедили меня в том, что я действительно исключительная, хотя бы для него…  Я работала после окончания института во второй архитектурной мастерской и два раза в неделю после работы оставалась рисовать. Миша ждал меня, и мы вдвоём шли домой.  Как я могла это забыть? Ведь это, наверное, и было счастье.

      АКУЛОВ. Да, я это помню и согласен с тобой. Я ехал за тобой после работы и страшно волновался. Вы рисовали  в зале на третьем этаже, и пока я поднимался, пока шёл по узким и извилистым коридорам здания,  сердце своим неистовым боем просто оглушало меня. Как правило, дверь была открыта, и, увидев тебя, я сразу успокаивался и шёл курить на лестничную площадку. Потом мы шли  к метро вверх по узкому переулку и проходили мимо офиса какой-то западной авиакомпании. Я смотрел на карту мира со змейками авиационных маршрутов в витрине и мечтал, что когда-нибудь,  и мы сможем увидеть этот незнакомый мир. Потом эскалатор метро нёс нас вниз, и я внимательно смотрел на людей, что ехали нам навстречу,  и пытался угадать, о чём  думают они. Мне кажется, что я выглядел тогда не совсем нормальным, потому что был счастлив и не мог, да и не хотел скрывать это.  

      АКУЛОВА. Я, наверное,  сошла с ума! Мы же не вспоминали это никогда. Миша, до меня не сразу дошло, это правда? Ты только что сказал, что любил хозяйку той странной собаки. Ты признался мне в любви через столько лет?  А тогда  молчал, а мне так хотелось от тебя услышать это. Действительно, должно было произойти что-то очень необычное, раз сегодня я, наконец, услышала эти слова. Спасибо, милый, спасибо.   

      АКУЛОВ.  Не надо. За что спасибо? Вот что происходит, когда мы говорим о вещах, которые, казалось бы, остались в прошлом, нашем далёком прошлом. Нет, ничего в прошлом не осталось, слова произнесены, и они, как  камертон, задали верный тон. Да я влюбился в тебя, Ксения в первую же встречу и это так же верно и ценно для меня сегодня, как и тогда. Вы можете мне не поверить, но тогда тоже была весна. Господи, какая же прекрасная тогда была весна, не дай Бог мне её забыть. Да, я влюбился и был счастлив!

      АКУЛОВА.  Боже мой, и я.

      АКУЛОВ. Потом было всякое, пришло время, родился сын, и сколько надежд появилось вместе с ним. Ксения, ты помнишь, как мы всю ночь не спали, после того как его  пригласили перейти в спортивную школу Олимпийского резерва?  Игорьку было одиннадцать лет, и он тогда впервые  сам принял решение - отказаться.     А, помнишь, как трудно было ему привыкнуть к возросшим нагрузкам после поступления в математическую школу?  К сожалению, очень рано всем нам  в своё время приходится выбирать, куда идти и  взрослеть при этом, и если бы знать ...  Не знаю, какой из Игоря будет учёный, но пловцом он был бы отличным.  Мне казалось, что никто, кроме меня не видел, как азартен он даже на тренировках, как собран и нацелен на победу, будущую победу. Как же я хочу, чтобы его победы пришли к нему и в выбранной им науке.

      АКУЛОВА. Миша, ты прав, какой странный и счастливый день. Теперь, уважаемые господа, хоть я почти не пила, я  вам спою, а вы будете, будете меня слушать. (Берет в руки гитару, настраивает) Андрей Сергеевич, бросьте, не думайте плохого. Мы, право, не сумасшедшие.  Как Вы относитесь к песням Булата Шалвовича?

      ПЛЕТНЁВ. Положительно.

      АКУЛОВА. Мишу спрашивать не буду, знаю, что любит. Он не просто так вспомнил о той случайной встрече, Миша очень этой встречей дорожит.  Есть у Булата Шалвовича  песня с нескладным названием: «Я пишу исторический роман», вот её и спою. Мы как-то иногда чересчур небрежно пишем историю своей жизни и забываем, что черновиков нет, и все ошибки сполна оплатишь сам, и цена будет ой, немалой. В этом смысле, как мне кажется, написать роман проще. Впрочем, не знаю, не мне судить. Вы замечали, что всё хорошее одновременно и сложно, и очень просто. К сожалению, в собственной жизни разобраться сложнее, и порой понимаешь, что всё было хорошо, только  когда уже наломал дров и   уже поздно что-то исправить.  (Задумывается, потом начинает негромко петь).

                                              В склянке темного стекла

                                              Из-под импортного пива

                                              роза красная цвела

                                              гордо и неторопливо.

                                              Исторический роман

                                              сочинял я понемногу,

                                              пробиваясь, как в туман,

                                              от пролога к эпилогу.

                                              Были дали голубы,

                                              было вымысла в избытке,

                                              и из собственной судьбы

                                              я выдёргивал по нитке.

                                              В путь героев снаряжал,

                                              Наводил о прошлом справки

                                              и поручиком в отставке

                                              сам себя  воображал.

                                              Вымысел – не есть обман.

                                              Замысел – ещё не точка.

                                              Дайте дописать роман

                                              до последнего листочка.

                                              И пока ещё жива

                                              Роза красная в бутылке,

                                              дайте выкрикнуть слова,

                                              что давно лежат в копилке:

                                              каждый пишет, как он слышит,

                                              Каждый слышит, как он дышит.

                                              Как он дышит, так и пишет,                          

                                              не стараясь угодить…

                                              Почему?

                                              Не наше дело.

                                              Для чего?

                                              Не нам судить.

Сцена четвертая

      Утро следующего дня. Веранда дачи Акуловых. У стола сидит  Акулов, перед ним чашка с чаем. Стук в дверь.

      АКУЛОВ.  Кто там? Заходите.

      МАКОВЕЦКИЙ (открывая дверь) Это я, Маковецкий, сосед ваш. Моя дача в конце улицы, если помните?

       АКУЛОВ. Серёжа,  ну что же Вы встали в дверях, заходите, очень рад Вас видеть. Извините, что сижу, я не очень хорошо себя сегодня чувствую.

      МАКОВЕЦКИЙ.  Михаил Александрович, Вы меня извините, я вчера разговаривал с Олей, и она мне сказала, что моя картина до сих пор  висит у Вас дома.

      АКУЛОВ. Конечно,  только не здесь, а  в нашей квартире в Москве.

      МАКОВЕЦКИЙ.  Почему, почему Вы её сохранили?

      АКУЛОВ. Как почему?  Ты задаёшь странные вопросы. Почему я не должен сохранить хорошую картину, и, кроме того, она мне нравится. Если ты, Серёжа,  не помнишь, я её у тебя в своё время купил.

      МАКОВЕЦКИЙ. Да помню я, всё помню. Это было в первый и последний раз, когда у меня купили мою картину. Ну, всё-таки,  почему Вы считаете, что картина хорошая?

      АКУЛОВ.  Какой-то нелепый получается разговор, выпивал вчера я, а ахинею, прости за выражение, сегодня несёшь ты. Я, конечно, не специалист по живописи, но картина хорошая, это совершенно точно. Неужели, Серёжа, ты сам этого не понимаешь?

      МАКОВЕЦКИЙ. Не понимаю. Я не могу избежать повторения приёмов  великих мастеров, и мне всё время кажется, что и краски не такие, как надо, и вообще всё не то. Может быть, моя беда в том, что  я сам  себе как человек, а ещё больше как художник  не нравлюсь. Вот ведь как, Михаил Александрович...

      АКУЛОВ.  А вот это совершенно правильно. По моему мнению, нормальный, неглупый человек не может себе нравиться. Я тебе больше скажу, я сам себя мало устраиваю. Что касается картин, мне трудно говорить про живопись, она для меня начинается и заканчивается на уровне: нравится, не нравится, но ведь ты, Серёжа, наверняка, читал Шекспира, и знаешь, он многие сюжеты заимствовал, в том числе, и у других авторов, но разве можно сомневаться, что он написал гениальные вещи. Если копия многократно по таланту превзошла оригинал, разве можно говорить о плагиате. У нас с тобою получается очень странный разговор,  объясни мне, пожалуйста,  почему ты вообще меня об этом спрашиваешь?

      МАКОВЕЦКИЙ.  Оля просила показать ей другие мои картины, а я сказал, что больше не пишу.

      АКУЛОВ. Почему ты так сказал, ведь это неправда, так?

      МАКОВЕЦКИЙ. Я не знаю, как сказать и что есть в данном случае правда. Я учился в академии живописи весьма средне, как говорится, «звёзд с неба не хватал», и мне казалось, вернее, я был почти уверен, что я бездарь. Конечно, все эти годы, после окончания учёбы, я писал  картины и сдавал перекупщикам для продажи на рынке. Я их даже не подписывал, мне было стыдно.

      АКУЛОВ. Теперь я понимаю, откуда в музеях иногда появляются хорошие картины с надписью – «неизвестный художник». Разреши мне угостить тебя чаем из настоящего самовара и, пожалуйста, наконец, присядь вот сюда, в кресло. (Встаёт и наливает чай для Маковецкого)

      АКУЛОВ. Объясни мне, Серёжа,   когда ты пишешь картины, что  при этом  происходит, что ты чувствуешь?

      МАКОВЕЦКИЙ.  Чувствую, что счастлив, но когда картина закончена, мне становится плохо. Вы даже не представляете себе, как плохо... Вы, пожалуйста, не думайте, что я такой ангел, я и копии с фотографий на заказ писал иногда. Правда, это были не совсем копии, что-то во мне происходило и совсем уж точно не получалось. Что происходит, это сложно объяснить. Когда я пишу картину, мне иногда кажется, что нахожусь я в это время там. Может быть, это потому, что саму картину я пишу, как бы это сказать лучше, ну не совсем с натуры, в них очень много от меня.  Вы понимаете, мысли, настроение - всё потом оказывается на холсте. Я, наверное, не очень понятно объяснил, да?

      АКУЛОВ. Да нет, в общих чертах я тебя понял. Мне кажется, Серёжа, что тебе пора подписывать свои работы. Если хочешь, я поговорю с одним моим знакомым, у него большой дворец культуры на предприятии и можно будет попробовать организовать выставку-продажу твоих картин. Мне кажется, тебе надо перестать бояться, а поговорить с людьми, которые будут смотреть на твои картины. Только я тебя заранее прошу, не расстраивайся, если все картины не купят. У людей с деньгами сейчас не очень…

      МАКОВЕЦКИЙ.  У меня готовых картин совсем не много. А можно, я Вас попрошу выставить их в вашем институте хотя бы на неделю, а там видно будет.

      АКУЛОВ. Наверное, можно, только я бы предложил другой формат сотрудничества. В следующую пятницу я буду проводить теоретический семинар, тему, как руководитель, выбираю я сам. Так вот я бы хотел  попытаться немного расшевелить наших сотрудников и с этой целью попрошу выступить на нём Вас, Серёжа. Одновременно давайте попробуем провести обсуждение ваших картин. Уверяю, вопросов будет масса, наши очень заинтересованы в анализе любого вида творчества.  Если не струсите, придёте и уцелеете после обсуждения, вам больше не придётся заниматься самобичеванием. У нас на семинарах люди получают ещё ту закалку. Что ещё могу сказать? Наши сотрудники настроены  доброжелательно, и поверь, Серёжа, им  опыт общения с тобою самим очень пригодится. Единственно о чём прошу, тебе надо как следует подготовиться и не бояться, если что-то пойдёт не так. Если начнёшь сникать, я найду способ выправить ситуацию. Договорились?

      МАКОВЕЦКИЙ.  Да, конечно, да. Вот спасибо, ну я, наверное,  пойду, мне  надо одному побыть, подумать. Мне очень хорошо надо подумать. (Уходит.)

      АКУЛОВ. Вот чудак, и к чаю так и не притронулся.  

Сцена пятая

      Квартира Акуловых. В комнате Акулов, Маковецкий, Оля  и Акулова.

      АКУЛОВ. Милостивые дамы и господа, вы не представляете, как мои коллеги физики провели сегодня семинар, и какая была тема. Что за чудесное выступление было у многоуважаемого Сергея Степановича. Он начал с того, что попросил собравшихся вспомнить,  какой бывает дождь - если смотреть только на лужу, в которую падают капли. Дело в том, что при определённых условиях на поверхности могут образовываться просто замечательные пузыри.  Потом он спросил, почему в непогоду  начинает казаться, что резко сворачивается горизонт,  все звуки становятся глухими, потом заговорил о «Золотом сечении», шаровой молнии. Чудесно, чудесно, а когда мы, как неопытные пескарики, набросились на его прикорм, пытаясь объяснить ему, как мы считали, дилетанту, закономерности названных выше явлений, он начал доставать и показывать свои картины. Чужой, абсолютно незнакомый и странный мир открыл он нам. Это точно не Земля, и ничего подобного мне ещё видеть не приходилось. Спасибо, спасибо, Серёжа, что встряхнули нас, это было здорово. Мои-то коллеги  думали, что  при встрече с обычным человеком у нас на всё будут ответы. Ну ладно, преувеличиваю, почти на всё, что мы такие умные, что всё понимаем. Ну,  вот, я зарапортовался,  достаточно расточать похвалы, предоставляю слово имениннику. Только давайте сначала за него выпьем этого замечательного красного вина.

      Наливает в фужеры сначала гостю, дамам, потом себе. Все встают, чокаются и медленно выпивают.

      МАКОВЕЦКИЙ. Хорошее вино, очень хорошее вино. У меня от него  очень медленно начала кружиться голова. Мне надо что-то сказать?  Почему? Нет, не так.  Какие интересные люди работают с вами, Михаил Александрович. Ходят в музеи, слушают классическую музыку, читают интересные книги, а сами занимаются при этом настолько абстрактными вещами, что непосвящённый человек, такой, как я, абсолютно ничего не может понять  в ваших словах, а тем более, в закорючках, которые вы пишете на доске. Я ведь пришёл раньше назначенного времени и, каюсь, подглядывал, благо, дверь была приоткрыта. Но лица, лица! Очень мне захотелось написать Ваш портрет и ещё одного молодого человека. У него, правда несколько лошадиное лицо, кажется, его зовут Володя, вспомнил, - Владимир Львович. Но как оно замечательно меняется, когда он о чём - то задумывается.

      АКУЛОВ. Вы, Серёжа, сумели заметить очень интересного человека. Фамилия его - Поляков, но у нас,  за глаза, его зовут  «Бонифаций». Он, наверное, самый талантливый из пришедших   в наш институт за последние  годы.

      МАКОВЕЦКИЙ. Что поразительно, все, вы все  были удивительно доброжелательны как в отношениях между собою, так и ко мне. Доброжелательны и немного ироничны, так точнее.  Мне показалось, что вам действительно было интересно общаться со мною. Вы, конечно, сделали вид, что клюнули на мою домашнюю заготовку, но потом, картины, я надеюсь, действительно задели  за живое. Вы не поверите, Ксения Петровна, но им было интересно если не всё, то, по крайней мере, значительная часть того, о чём я говорил. И, о, чудо, никто не сфальшивил, я бы обязательно понял по глазам, по интонациям, паузам.  Это был настоящий праздник для меня, и, Вы, Михаил Александрович, правы,  я  действительно чувствую себя именинником. Надо сказать, что эта встреча очень многому меня научила, сейчас я не могу сформулировать, нужно время, чтобы осмыслить произошедшее.

      ОЛЯ. Михаил Александрович, Сергей Степанович, вы говорили сейчас на каком-то удивительном птичьем языке.  Я, думаю, что мы с Ксенией Петровной, несомненно, что-то поймём, но позже, а вообще, как здорово смотреть на вас со стороны. Кроме того, Сергей Степанович, мне очень хочется посмотреть на картины, которых, как Вы недавно мне сказали, больше не пишете. Получается какая-то дискриминация по отношению ко мне.

      АКУЛОВА.  Оленька, ты привыкай, эти взрослые мужчины - редкостные вруны и, на самом деле, мальчишки, которых иногда очень трудно принимать всерьёз. Ты думаешь, я всегда могу прогнозировать после стольких лет совместной жизни поведение моего дорогого мужа? Конечно, могу, но бывает, ошибаюсь. Честно говоря, трудно даже сказать, что бывает чаще. Правда, может быть, поэтому они и не надоедают.

      АКУЛОВ.  Всё может быть, разлюбезная Ксения Петровна! Оля, где мой «несчастный» сын, почему его нет с нами сейчас, чем он занят? Почему он вместе с нами не получает удовольствия от общения? Неужели он не попробует этого терпкого красного вина, которое я хочу выпить за нашего гостя и именинника – Маковецкого Сергея Степановича, за его талант. (Наливает всем по очереди и первым, стоя медленно выпивает вино.)

      АКУЛОВА. Действительно хорошее вино. Твой сын занят делом перед отъездом в Америку. Ты всё  ещё надеешься, что они останутся. Он весь в тебя.  Как  ответственный человек, он  передаёт  свои дела коллегам по работе. 

      АКУЛОВ. Хорошо, хорошо, он молодец. Для меня же сегодня  главное было встряхнуть моих коллег и поддержать Сергея Степановича. Серёжа, дорогой, когда Вы  тогда, в выходные начали нести мне ахинею о своей бесталанности, мне стало не по себе.        Вы, наверное, думаете, что я всегда такой уверенный в себе человек, раз профессор? Вот и ошибаетесь. Сколько я знаю людей, которые подавали серьёзнейшие надежды, и не срослось. Кому не хватило таланта, кому уверенности, кому просто помешали или подставили «доброжелатели», а кто-то просто остановился на середине пути. Я никого не осуждаю, всё, что сейчас мною названо, есть и во мне самом. Я вас удивил? Вы думаете, что я, скажем так, «преувеличиваю»? Вовсе нет, мне просто пока удаётся, пусть иногда через не могу,  сохранять интерес и  продолжать работать, работать, работать.  Мне, я сейчас говорю о себе, мне твоя картина, хранящаяся у нас дома, очень помогает. Этот тёплый свет в окошках рубленого дома,  чуткая тишина ночного зимнего леса вокруг него,  всё это есть в картине и остаётся только представить, что меня, именно меня, ждут в этом доме. Ты знаешь, Серёжа, мне иногда приходится работать дома по ночам, это связано с тем, что в определённых ситуациях просто нельзя прекращать работу.  Бывают, конечно, и в эти периоды мозговых атак сбои, по непонятной причине ты вдруг теряешь нить рассуждений, начинаешь буксовать,  и единственный способ выйти из  этого состояния, известный мне -  это отвлечься и попытаться собраться с силами. Я так и делаю,  наливаю себе крепкого чаю в большую чашку и молча  сижу, смотрю на твою картину или вспоминаю что-то своё. Я твой должник, Серёжа, и  надеюсь, что сегодня мы начали отдавать свои долги.

      МАКОВЕЦКИЙ.  Почему мы? Какие долги?

      АКУЛОВ. Спрашиваешь, почему мы? Да по той простой причине, что жёнушка моя, Игорёк, а теперь и Оля, могут, я уверен, рассказать о себе и твоей картине примерно то же, что и я.  Серёженька, милый, ну поверь мне, пожалуйста, ты сможешь. Ты уже можешь очень многое. Единственное, о чём прошу, не жалей себя, работай. Сомневайся, ошибайся, но работай. И, пожалуйста, подписывай картины, там нечего стесняться, честное слово.

      МАКОВЕЦКИЙ.  Вот Вы сказали сейчас – «отдавать долги», а знаете, как меня они душат. У меня не было  в академии художеств человека, который был бы для меня Учителем. Может, это было из-за того, что я  растерялся, и у меня с картин пропали яркие краски, и всё стало каким-то блеклым. Кому, спрашивается, нужен нескладный молодой человек, у которого даже весенние дожди не могут промыть небо на холсте. Вы, спросите перед кем же у меня долги? Перед учителями обычной средней школы.  Я думаю, что только по двум предметам у нас были интересные педагоги. Первая - это учитель литературы и одновременно классный руководитель, она задавала учить наизусть много  стихотворений и принимала их у нас после уроков. Боже мой, какое это было счастье - читать стихи в пустом, гулком классе. Вы, наверное, просто не можете себе это представить. Иметь возможность вслух  прочесть стихотворение,  не боясь показаться странным - это роскошь, которая, я уверен,  была доступна немногим. Для меня это было в то время единственной возможностью высказаться вслух. Вы понимаете, что когда молодой человек пытается прочесть вслух хорошее стихотворение, он сам становится как бы автором и, расставляя интонации, ищет, спорит и находит главное, что хотел сказать он, ну и конечно,  поэт. Вторая учительница преподавала историю. Вы спросите, что  могло быть интересного,  на уроке истории России, когда проходят, например, тему  Гражданской войны? А интересно было её потрясающее внимание к нам. Однажды я отвечал на таком уроке и в какой-то момент на  вопрос педагога я просто высказал своё мнение. Так получилось, что ещё дома я думал над этим  вопросом и то, что мне пришло в голову, сказать вслух в то время  было просто нельзя. Что – что, а это я хорошо понимал. После моих слов повисла пауза, и я запаниковал. Мне казалось, что со мною случится что-то непоправимое в наказание за мои слова, боялся, что кто-нибудь  в классе засмеётся. Я ведь из семьи репрессированных… Эта  пауза, как мне казалось,  всё тянулась и тянулась, и вдруг я услышал: «Это очень интересно. Я думаю, ты прав». Я посмотрел ей в глаза, они просто лучились от радости за меня.  Когда мы сдавали выпускные экзамены в школе, она лежала в больнице. У неё обнаружили рак и сделали операцию. Накануне выпускного вечера почти весь наш класс приехал  её навестить.  Мы были немного смущены, привезли ей подарок и цветы. Она вышла к нам в вестибюль, и мы что-то сдержанно по-взрослому галдели, и вдруг она спросила: «Серёжа, где Серёжа, он не приехал?»    Я в это время прятался позади всех, но тут пришлось откликнуться и выйти к ней вперёд. Дело в том, что как только, ещё издали, я  увидел её, мне стало плохо. Это, правда,  ещё немного, и я бы просто потерял сознание. Мы все продолжали говорить почти одновременно, рассказывали ей о каких-то школьных новостях, а мне казалось, что она смотрит только на меня и  пытается сказать: «Всё хорошо, всё будет хорошо, Ты всё сможешь». Боже ж ты мой!  Потом осенью мне позвонили и сказали, что она умерла, и я пришёл проститься с нею. Был теплый солнечный день, так бывает ранней осенью. Около подъезда, где она жила, на двух табуретках поставили гроб с телом, и мы молча смотрели на неё. Она лежала очень спокойная, и на её щеках был румянец. Из родственников была одна дочь, такая же маленькая, округлая, в сильных очках.      Я рассказал вам сейчас  самое сокровенное. Вы, наверное, ожидали другого. Наверное, трудно поверить, что это самое сильное впечатление в моей жизни, но это так, я с этим жил все прошедшие годы. Мне очень, очень хочется оправдать доверие этих людей. Они слушали меня, они услышали меня, и они поверили  мне.  Вот такая история. Извините, наверное, я зря всё это рассказал,  это не может быть вам интересно.

      АКУЛОВА. Вы не правы, Серёжа, это чрезвычайно важно. Это так  замечательно, что в вашей,  жизни были такие учителя. Поверьте мне, это большая  удача и далеко не всем она в жизни выпадает. Вы очень богатый человек, если сможете, сохраните это чувство  на всю жизнь. Пожалуйста, пообещайте мне это!

      МАКОВЕЦКИЙ.  Обещаю. Спасибо, Ксения Петровна, за всё спасибо. Можно, теперь и я попрошу Вас об одном деле.

      АКУЛОВА.  Да. Говорите, Серёжа.

      МАКОВЕЦКИЙ. Я знаю, что Вы хорошо поёте, пожалуйста, если можно спойте для меня, для нас всех одну песню, там ещё есть такие слова: «Мой конь притомился. Стоптались мои башмаки…». Вы эту песню, наверняка, знаете.

      АКУЛОВА. Серёжа, я обязательно спою Вам эту  песню, она называется - «Ночной разговор».  Ваши учителя, как мне кажется, могут быть спокойны, Вы уже оправдали все  самые смелые их надежды. Наверное, для любого педагога счастье - воспитать хотя бы одного по-настоящему талантливого человека. 

      ОЛЯ. Я сейчас же принесу гитару, Ксения Петровна, разрешите, я Вам подпою? Я смогу и слова знаю, правда.

АКУЛОВА.  Вот ведь тараторка. Неси гитару, и чтоб одна нога здесь, другая там. 

 (Звучит песня. Свет на сцене медленно гаснет, а в зрительном зале – загорается. Закрывается занавес, но песня продолжает звучать)

                                - Мой конь притомился. Стоптались мои мои башмаки.

                                Куда же мне ехать? Скажите мне, будьте добры.

                                -  Вдоль Красной реки, моя радость, вдоль Красной реки,

                                 до Синей горы, моя радость, до Синей горы.

                                - А как мне проехать туда? Притомился мой конь.

                                Скажите, пожалуйста, как мне проехать туда?

                                - На ясный огонь, моя радость, на ясный огонь,

                                езжай на огонь, моя радость, найдёшь без труда.

                                - А где же тот ясный огонь? Почему не горит?

                                Сто лет подпираю я небо ночное плечом…

                                - Фонарщик был должен зажечь, да, наверное, спит,

                                фонарщик-то спит, моя радость… А я ни при чём,

                                И снова он едет один без дороги во тьму.

                                Куда же он едет, ведь ночь подступает к глазам!..

                                - Ты что потерял, моя радость? – кричу я ему.

                                И он отвечает: - Ах, если б я знал это сам…

Конец первого действия.

Антракт.

Действие второе.

Сцена шестая

      Квартира Акуловых. Ночь. В комнате Акулов и его жена. Горит только зелёная лампа на письменном столе.

      АКУЛОВА. Миша, ты хорошо сделал, что пригласил к нам домой Сергея Степановича, Серёжу. Было очень хорошо, да и Оле не пришлось вечером одной сидеть дома и ждать, когда Игорь придёт.

      АКУЛОВ.  Сергей сегодня с такой тоской говорил у нас на семинаре о живописи, что в какой-то момент я даже испугался за него. Он ведь живёт один, у него большая комната в коммунальной квартире на Сретенке.       Мы заехали сегодня к нему, когда помогали отвезти картины после семинара. Вся комната по периметру уставлена  стеллажами, и везде  книги, книги, книги. Самое  уютное место в этом доме, как ни странно, лестница;  широкая, с огромными ступенями из дуба и широченными перилами. Судя по лестнице, до Революции этот дом был хорошим особняком. Серёжа с такой гордостью показывал мне ванную, которую жильцы сами оборудовали в общем коридоре, и знаешь, она мне понравилась. Мы пили с ним кофе из металлических кружек с отбитой  эмалью, а потом я уговорил его поехать к нам домой. Я понимаю, что все действительно талантливые люди живут примерно одинаково, конечно, если рядом с ними нет человека, который о них заботится и при условии, что нет больших средств. Но всё-таки мне бы хотелось для него большего.

      АКУЛОВА. Но ведь сейчас ему в этой коммунальной квартире, наверняка, по-своемому удобно. Он может, например, пойти на кухню, и кто-то из соседей скажет ему: «Сегодня будет дождь», и его  право – молча кивнуть головой или ответить. Вот и общение. Я права?

      АКУЛОВ. Когда-то и я жил в такой  коммуналке. Я тогда постоянно ждал прихода одной дамы, которая и зимой почему-то везде ходит с косой. Когда вечерами было совсем плохо, я выходил на общую кухню. Ты права, несколько слов с кем-то из соседей, и мне становилось спокойнее. Высокий закопченный потолок, лампочка  без абажура свисает с потолка, колченогие табуретки, плита, стеклянная банка с коричневым настоем и утонувшими в нём окурками на подоконнике – это моя кухня, я такой её помню. Люди так хотят счастья, а оно внутри нас и не всегда для него важны внешние атрибуты жизни. Я тогда рад был каждому прошедшему дню, я складывал впечатления в свою копилку и вечером, перед тем как уснуть, бережно перебирал их. В чём-то Серёжа прав, у нас в институте действительно собрались люди, по крайней мере, образованные и с хорошими способностями. Конечно, есть и зависть, и многое другое, это нормально. Что удивительно, он сразу заметил Володю, это действительно, очень талантливый молодой человек с огромным трудолюбием. У Володи очень интересный взгляд, такое ощущение, что он большей частью сосредоточен на том, что происходит  внутри него. А знаешь, чем Серёжа нас всех поразил сегодня? Он начал говорить о каких-то земных, очень понятных и близких вещах, а на картинах у него Звёзды, пейзажи с других планет, такие достоверные, как будто он действительно там был. И такое безграничное впечатление тоски, скорби, угасающей надежды, одиночества, что мы все были пленены мощью его картин. То, что он нам сегодня показал, действительно по настоящему талантливо.

      АКУЛОВА. Миша, ответь, ты простил меня? Мы никогда не говорим об этом, но у нас сейчас был бы ещё один  сын, и может быть, он остался бы в России с нами. 

      АКУЛОВ. Почему, ну почему ты об этом сейчас заговорила?  Я ведь тогда сам не до конца понимал, что происходило с нами. Мне всегда очень трудно оправдываться, тем более, когда все почему-то убеждены в твоей вине. Слова - они всё иногда запутывают, молчание честнее и правдивее. Мне так казалось тогда. Почему ты не спросила меня сама, почему поверила? Не надо вспоминать об этом, не надо. Мне до сих пор  очень больно. Почему не знаю, но с годами боль только притупилась, но не прошла.

      АКУЛОВА.  Как не вспоминать, мы заплатили и заплатили с лихвой. Мне кажется, что когда Игорь и Оля уедут, я сойду с ума. Тебе проще, у тебя есть работа, которая забирает  тебя всего. Ты даже не представляешь, какой ты был последние два года. Мне иногда казалось, что от тишины у нас дома образуется  поле такой силы, что в один прекрасный день от него во всех окнах разом повылетают стёкла, как при взрыве. Сейчас ты закончил работу и пока не приступил к следующему этапу, она тебя временно отпустила. Ты разговариваешь, просишь меня спеть, даже шутишь иногда. Может быть, ты даже не заметил, но почти  год у нас дома  совсем  не было гостей. Как тебе это? Сегодня ты говорил, что твоим коллегам нужно было встряхнуться, и Сергей им в этом помог. А как же ты сам, что тебе было нужно всё это время и сейчас?          

      АКУЛОВ. Не знаю.  Пожалуйста, не спрашивай. Мне нравится слушать, как ты поёшь, мне хорошо, когда мы собираемся с интересными людьми дома или на даче, мне даже нравится выпивать с ними, правда, немного. Люблю перечитывать хорошие книги, слушать музыку, смотреть на картины, люблю гулять, жечь осенью листву… Всё это так, но работа действительно  забирает меня всего без остатка, мне кажется, что в это время весь остальной мир погружается в оглушительное молчание и время то вдруг почти останавливается, то летит. Ты не поверишь, мне несколько дней надо было для того, что бы понять, что Игорь с Олей действительно уезжают. Мне не хочется, что бы они уезжали в Америку, но дело в том, что мы ничего не можем изменить. У нас у самих финансирование работ в институте осталось минимальным, но я больше теоретик, и мне в каком-то смысле проще.

      Нам с тобою вообще проще: мы не нуждаемся  в деньгах на отдых за границей, нас всё равно не выпустят, в рестораны мы не ходили, даже когда могли, потому что нам не нравится, когда вокруг много людей и громкая музыка, а на книги и журналы денег пока хватает.

      АКУЛОВА.  Ты не прав, у меня ещё не пропало желание покупать модные и красивые вещи, но на это денег у нас, к сожалению нет. Мне трудно привыкнуть, что одежду надо носить годами просто потому, что нет денег на новую.

      АКУЛОВ. Извини, что я этого не замечал. Мне сегодня было очень больно, от сознания того, что таким талантливым людям,  как Сергей, никто не помогает. Правда, истина заключается в том, что бороться ему нужно в первую очередь с самим собою, и на самом деле, люди  получают  от него во много раз больше того, что они могут ему дать.  Трудно, наверное, представить, но я согласен с тем, как сказал в своё время Экзюпери, что  каждый человек это Звезда. Этим-то Серёжа сегодня меня и заворожил. Как прекрасны и одиноки его миры. (Пауза.) Теперь я понимаю, дети уедут... Ксения, тебе мне кажется,  надо  согласиться, что Игорь вырос, и пора переключиться на что-то другое. В своё время благодаря тебе я полюбил архитектуру Оскара Нимеера. Может быть,  пришла пора вернуться к работе в архитектурной мастерской? Не переживай, ты найдёшь то, что займёт тебя, я в этом уверен.

Сцена седьмая

      Комната Маковецкого. Стеллажи с книгами, диван, в углу на полу стоят картины. В комнате вместе с ним Плетнёв.

      ПЛЕТНЁВ.  Серёжа, извини, что без звонка.  Я пришёл, чтобы  вернуть тебе  альбом Левитана. Большое спасибо за него.

      МАКОВЕЦКИЙ. Андрей Сергеевич, Вы обещали рассказать,  как прошла Ваша поездка в Плёс?

      ПЛЕТНЁВ.  Пока никак.  Мне пришлось срочно улететь в командировку. Твой альбом, правда, я брал с собой и получил от него огромное удовольствие. Теперь, даже трудно предположить, когда я смогу взять неделю отпуска и уехать в Плёс. Ты знаешь, я тут, когда был в командировке, вспомнил, как был среди первых  туристов, приехавших в Юрьев - Польский, лет двадцать назад. В гостинице, где нас тогда поместили на ночлег, было кафе, и повара уже при нас бегали домой за продуктами, чтобы было из чего приготовить и накормить нас ужином. Они, пока мы не приехали, не верили, что это произойдёт, и не заказывали продукты. Они просто не верили, что к ним в город приедут люди из Москвы...        Утром я, помню,  встал очень рано, ходил по  городу, а когда открылись магазины, купил книгу Хемингуэя. Просто так, зашёл, увидел и купил.  Ты не можешь себе представить, какого космического масштаба было это заурядное, как нам теперь кажется, событие. В Москве его книги тогда купить было просто не возможно. Лёгкий туман, который стлался по  улицам, редкие прохожие, крепостные стены, церкви, а в руках книга любимого писателя – так и запомнил я этот город. Мне бы очень хотелось, что бы что-то подобное, важное для меня, произошло со мною, когда я буду в Плёсе. (Замолкает.)  Как твои дела, Серёжа, что нового?

      МАКОВЕЦКИЙ. Мне самому в это трудно поверить, но у меня было много событий в последнее время. Михаил Александрович приглашал меня к себе в институт на встречу с учёными, а потом к себе домой.       Вы не представляете, как всё было хорошо, какое замечательное, красное вино мы пили.  Вы, Андрей Сергеевич, оказались правы, Ксения Петровна очень хорошо поёт, у неё приятный, низкий тембр голоса. Я очень странно себя чувствую, как будто-то что случилось и время, в котором я раньше барахтался, как в болотной тине, вдруг отпустило, и теперь я могу сам задавать ему темп, и, знаете, мне это нравится. Теперь я Вас удивлю. Посмотрите, пожалуйста, сами, в том углу комнаты стоят мои картины, и все они подписаны. А я пойду, приготовлю нам чай. 

      Маковецкий уходит. Плетнёв идёт в угол, сначала пытается рассмотреть холсты, перебирая их, потом начинает медленно одну картину за другой брать, относить к дивану и расставлять рядом с ним. Потом берёт стул, ставит напротив дивана, садится на него, положив руки на спинку. Входит  Маковецкий с кружками в руках, останавливается, одну протягивает Плетнёву, не глядя в его сторону. Они оба какое-то время продолжают смотреть на картины, не отводя от них глаз.

      ПЛЕТНЁВ. Это невозможно. Ты, что, там был, что ли? Это так? Я прав?

      МАКОВЕЦКИЙ. Мне не приходило в голову расставить картины в таком порядке. Создаётся впечатление, что почти все они  написаны примерно в одном месте. Почему же я сам этого раньше не замечал? Так уж получилось, что я раньше никому не говорил, что пишу эти картины. Это сделано для души, а не для продажи на толкучке  у Измайловского парка. Писались они долго, но, как ни странно, радостно. Вот ещё что удивительно, Михаил Александрович предложил мне показать мои картины у него в институте так уверенно, как будто знал, что  они есть.

      ПЛЕТНЁВ. Серёжа, это очень интересно. Пожалуйста, ответь мне, с чего всё началось?

      МАКОВЕЦКИЙ. Всё началось когда-то с Булгакова.  Михаил Афанасьевич  мой главный и чаще всего единственный ночной собеседник. Я всегда поражался, как убедительно и сильно он описывал пейзажи, которые не мог видеть. Помните, в «Мастере …» место, где описывается ночной полёт Маргариты - ведьмы? А в конце книги, помните место последнего пристанища Мастера и Маргариты? Его наградили покоем, помните?

      ПЛЕТНЁВ. Да, помню.

      МАКОВЕЦКИЙ. Мне тоже иногда снятся странные сны про места, где я не был, иногда это бывает до боли реально.  Так и появились эти картины.  Эти пейзажи увидены мною там, Вы, Андрей Сергеевич, всё правильно поняли. У меня хорошая зрительная память, и, думаю, что здесь всё изображено достаточно точно. Ну ладно, хватит об этом. У Михаила Александровича в институте я целую теорию развил на эту тему, и теперь всё, больше не могу, правда. Слова словно вязнут, тем более, скоро должен прийти Володя, сотрудник Михаила Александровича.  Я уговорил его позировать, и теперь пишу его портрет. Он удивительно последователен в поступках: никогда не опаздывает больше чем на полчаса,  и ни разу не пришёл вовремя.

                    Троекратный звонок в дверь.

      МАКОВЕЦКИЙ. Это ко мне, наверное, тот самый Володя. Пойду, открою. Вы, пожалуйста, не уходите,  он очень интересный человек, и Вы нам совершенно не помешаете. Кроме того, я ведь практически не пишу при нём, мы просто пьём чай, разговариваем, а я время от времени кладу несколько мазков на холст. Вот и всё, что происходит.

                    Уходит. Дверь открывается, в комнату  входят Поляков  и Маковецкий.

      ПОЛЯКОВ. Здравствуйте, меня зовут Поляков Владимир Львович, можно просто Володя.

      ПЛЕТНЁВ (пожимая протянутую ему руку). Очень приятно, меня зовут Плетнёв Андрей Сергеевич.

                      ПОЛЯКОВ замечает расставленные на диване картины и идёт к ним.

      ПОЛЯКОВ.  Я так и думал. В институте Вы, Сергей Степанович, расставили картины в другом порядке, и мне показалось, что что-то в этом было не совсем правильно. Вот теперь, как мне кажется, найден единый стержень. Одна картина - такое ощущение -  написана ещё в космосе, а все остальные - примерно с одного места на поверхности планеты.

      МАКОВЕЦКИЙ (собирая  картины).  Это Андрей Сергеевич их так расставил перед Вашим приходом.  Мне так сделать раньше не приходило в голову. Володя, Вы, присаживайтесь на диван, поза  та же, как в прошлый раз. Что будете пить, чай или кофе?

      ПОЛЯКОВ.  Мне ничего не надо, я недавно перед уходом с работы пил чай. В прошлый раз я сфотографировал  ваши картины и вчера дал посмотреть эти фотографии своему знакомому, он астроном. Вы бы видели, как он был поражён, когда их рассматривал.  Сегодня уже в конце рабочего дня он мне позвонил и сказал, что отсканировал фотографии, заложил их в компьютер и хочет попытаться найти  какие-то закономерности. По его словам, у него такое странное ощущение, что этот, изображенный Вами мир, на самом деле существует, и там может быть жизнь. 

      ПЛЕТНЁВ.  Вот и у меня было похожее ощущение, но не меньше  я поражён другим -сколько лет знаю Сергея, он мой сосед по даче, и  не то, что этих картин, я даже эскизов к ним ни разу не видел.

      МАКОВЕЦКИЙ. В этом нет ничего удивительного, я их просто всегда убираю после окончания работы. Они мне мешают.  Если хоть один холст оставить, я буду часами сидеть рядом, смотреть и думать о всякой чертовщине. Кроме того, после окончания  работы над очередным пейзажем мне опять начинает казаться, что всё не то, что это уже где-то было. Володя, давайте лучше поговорим о Вас. Вам интересно работать в институте?

      ПОЛЯКОВ. Конечно. Я занимаюсь тем, что мне интересно, и всё время узнаю что-то новое. Кроме того, для человека важно заниматься тем, к чему у него есть способности. Я отношусь к разновидности «хомо сапиенс», у которых замечено  развитие головного мозга, причём явно в ущерб некоторым другим функциям организма. Я, например, очень рассеянный и неловкий человек. Надо сказать, может, это вас разочарует, что у учёных  совершенно стандартный подход к изучению окружающего мира. Астрономия не моя специализация, но подход к изучению объектов, я думаю,  везде примерно одинаков. Во-первых, изучение объекта: орбита, время обращения, температурные режимы,  состав атмосферы и прочее. Во-вторых, были бы произведены всевозможные расчеты и их результаты сверены с результатами визуальных и других доступных исследований.  На следующем этапе был бы поставлен диагноз: сколько этой Системе осталось существовать, и как это произойдёт, когда она возникла и в результате каких процессов. Любой параметр на изучаемых объектах, который не укладывался бы в существующие теории, был бы подвергнут всестороннему анализу, и наверняка было бы предложено  несколько теорий, с помощью которых ученые постарались объяснить отмеченные аномалии. Как результат, наука сделала бы ещё один маленький шажок вперёд. Ну и, конечно, всех интересовал бы вопрос о возможности существования жизни  на этой планете. Вот примерно так это выглядит. Звучит, я уверен, очень скучно, но дело в том, что для учёного весь интерес состоит в процессе работы и одновременно познания. Ты изучаешь проблему и одновременно проверяешь свои возможности, и когда находится решение, это всегда немного похоже на чудо. 

      Плетнёв. Вот оно как. А бывает наоборот?

      ПОЛЯКОВ. Думаю, я  вас понял. Конечно, бывает и так, что сначала теория предсказывает какое-то, скажем, новое состояние вещества, а потом эксперимент подтверждает это. Вот сейчас у нас в институте как раз начинается такой этап. Акулов Михаил Александрович, наш руководитель,  недавно закончил разрабатывать  теорию, и теперь мы думаем над программой эксперимента, который или опровергнет, или подтвердит эту теорию.

      ПЛЕТНЁВ. И сколько это может занять времени?

      ПОЛЯКОВ. От полугода до нескольких лет. Обычно, все эксперименты ещё и дублируются в разных местах, не говоря о том, что и теоретическая часть проверяется, и не один раз. Видите, как всё серьёзно. Иначе просто нельзя, в теории всегда очень много допущений и без подтверждения экспериментом может так получиться, что выводы окажутся ошибочными. Мы ведь пытаемся разобраться в партитуре, написанной, возможно, самим Творцом, и надо быть очень уверенным в себе человеком, чтобы считать, что ты можешь правильно понять замысел такого автора. Но сейчас, к сожалению,  всё гораздо проще и скучнее... Институт не имеет даже минимального финансирования своих работ, и что придумает Михаил Александрович, чтобы решить этот вопрос, одному Господу ведомо.

      ПЛЕТНЁВ. Две или три недели назад я случайно стал свидетелем того, как радовался Михаил Александрович, когда закончил эту работу. А как Вы думаете, Володя, эксперимент подтвердит его теорию?

      ПОЛЯКОВ. Мне трудно сказать, с одной стороны у Михаила Александровича до настоящего времени не было осечек, он на удивление результативен, а с другой стороны, он ещё никогда не забирался в такие дебри. Время покажет. Мне бы очень хотелось получить подтверждение его теории, она абсолютно неожиданна и очень красива. Но сейчас, как я уже сказал, проблема в том, что просто нет денег на проведение эксперимента. Чёрт возьми, (смотрит на часы) Серёжа, Вы меня извините, мне пора. У меня тут рядом с вами живёт ученик, надо идти, деньги зарабатывать. К сожалению,  платят у нас в институте негусто и не регулярно.

      МАКОВЕЦКИЙ. Ну что Вы, спасибо за сеанс, всё было очень хорошо. Я думаю, на следующей неделе портрет будет закончен. Жаль, Володя, что Вы отказались от чая. Мне, оказывается, так приятно чувствовать себя хозяином и угощать гостей чаем. Я обязательно уточню, каким вином  меня потчевали у Акуловых, и буду впредь всегда сам точно такое же покупать для гостей.

      ПЛЕТНЁВ. Мне тоже пора уходить, дома ждут. Спасибо за компанию. И всё–таки, если можно,  перед уходом мне хотелось бы услышать от тебя, Серёжа, в чём отличие восприятия мира художником, от, скажем, учёного. Как  учёные подходят к изучению нового объекта нам теперь, после рассказа Володи, я думаю, понятно.

      МАКОВЕЦКИЙ. Хорошо. Вы ведь спрашиваете о художнике, а значит, о его творчестве.  Эмоциональное восприятие окружающего мира совсем по-другому заставляет работать мозг, подстёгивает интуицию. Изучение предмета идёт не путём анализа закономерностей его появления, развития или гибели. Я создаю этот объект вновь, когда пишу картину.

      МАКОВЕЦКИЙ. Вообще-то процесс написания картины состоит в подборе и смешении красок для создания, например, иллюзии света и формы, отдельная тема - их наложение. Кроме того, художник сознательно искажает размеры изображаемого для того, чтобы предмет на холсте выглядел  реально. Всё иллюзорно, искажено и одновременно  правдиво. Вот до чего я договорился.  Теперь вам понятно, что при таком подходе просто невозможно  художника сравнивать с Творцом? Надо сказать, что в одном у нас с Володей полное совпадение, это в том, что наибольшее удовлетворение приносит именно сам процесс работы. Что характерно, у меня в последнее время появилась новая техника, я совершенно иначе начал смешивать и накладывать краски на холст, да и работать я стал намного быстрее. Никогда до этого я не делал ничего подобного, но результат, к сожалению, тот же – мне, по-прежнему, не нравится,   написанное  мною. Вот так. Я,  конечно, понимаю, что мне самому трудно оценивать свои полотна и, наверное, надо доверять это зрителю. Просто раньше в силу своего характера я сам избегал любых возможных контактов с ним. Возможно, получилось так, что я потерял очень много времени. Встреча в институте у Михаила Александровича показала, что для меня, оказывается, чрезвычайно важно внимание, которое было уделено моим работам.  К сожалению, так получилось, что я  при этом как бы исповедовался, то есть произносил слова, а это для художника не есть правильно. (Замолкает.) Извините, я заговорился. Вам надо идти, всего доброго, до свидания.

      Плетнёв и Поляков уходят. В комнате на диване, сгорбившись, остаётся сидеть, Маковецкий.

Сцена восьмая

      Кабинет Орлова. Хозяин кабинета сидит за столом, читает бумаги. Входит секретарь, аккуратно закрывает за собою дверь.

      СЕКРЕТАРЬ.  Геннадий Николаевич, там пришёл сотрудник Михаила Александровича, просит принять, говорит - по сугубо личному вопросу. Что сказать, когда Вы сможете его принять, или отказать?

      ОРЛОВ.  Беда с этими учёными, его начальник болеет, а он с личным вопросом. Ладно, бес с ним, пусть заходит сейчас. Только предупреди его, чтобы не задерживался тут у меня. И чайку мне принеси, пожалуйста, потом, когда он уйдёт.

      Секретарь уходит. Входит, пятясь и неловко закрывая за собою дверь Поляков.

      ПОЛЯКОВ. Геннадий Николаевич, здравствуйте, меня зовут Поляков Владимир Львович.

      ОРЛОВ. Мне представляться, судя по всему, не надо. Здравствуйте,  здравствуйте, а я о Вас тоже наслышан. Мне Михаил Александрович рассказывал, какое Вы талантливое чудо, и как он рад Вашим успехам. Ладно, это лирика. Вы пришли по личному вопросу.Что надо?

      ПОЛЯКОВ. Я обманул Вашего секретаря  и пришёл, на самом деле, к вам по работе.

      ОРЛОВ. Час от часу не легче, ну раз пришли по работе, рассказывайте. Неправильно всё это, почему Михаил Александрович хотя бы не позвонил, не предупредил о вашем приходе? Честно говоря, я сам не знаю, почему согласился вас принять, это против моих правил. На будущее, молодой человек, знайте, пусть не сам Михаил Александрович, но хотя бы кто-то из его замов, кого я знаю, должен позвонить.

      ПОЛЯКОВ. Михаил Александрович болен, он лежит дома, у него предынфарктное состояние. Он не так давно закончил работу, гениальную работу. Я готовил вместе с ним программу эксперимента, проводить его мы  хотим у вас в исследовательском центре. Про эту работу даже в институте,  кроме Михаила Александровича знают всего два человека. Я - один из них. Второй человек работает экономистом. Мы подготовили с вашими службами проект договора…

      ОРЛОВ. Я так должен понимать из ваших слов, что из моих сотрудников сути предполагаемого эксперимента тоже никто не понимает.

      ПОЛЯКОВ. Точно так, и Михаил Александрович хочет именно этого. Я скажу больше, у меня нет допуска, а я написал бумагу, что ни, боже мой: не уеду, не разглашу. Она у Михаила Александровича в сейфе, я про мою бумагу. Но сам допуск, конечно, находится на оформлении…

      ОРЛОВ. Чёрт возьми, Ваш шеф перещеголял сам себя. Что же он творит, я не понимаю.

      ПОЛЯКОВ. Он сказал, что доверять можно только вам. Я хочу оставить вам записку с более или менее популярным объяснением его теории на двух листках. Вы её потом, пожалуйста, того… уничтожьте… Это он так просил. Тут ещё вопрос в  чём? Михаил Александрович не смог пока найти денег на оплату этого договора. Так вот, я хотел вас попросить его посмотреть, он у меня с собою. Может быть, Вы найдете возможность снизить стоимость работ.

      ОРЛОВ. Давайте, давайте  его сюда. Хотите, что бы при вас смотрел?

      ПОЛЯКОВ. Если Вы не будете возражать. Ваш секретарь меня предупредила, что у вас очень мало времени...

      ОРЛОВ. Пока я буду читать договор, возьмите чистый лист бумаги и пишите мне  свою просьбу.

      ПОЛЯКОВ. Какую просьбу? Мне ничего не надо.

      ОРЛОВ. Просите у меня путёвку в наш профилакторий на выходные дни, по себестоимости. Говорю, просите. Напишите про слабое здоровье, в виде исключения и всё такое, а теперь молчите, не мешайте мне читать ваши бумаги.

                      Какое-то время один читает, другой пишет.

      ОРЛОВ (немного смущённо).  Короче так, на все работы, которые мы будем делать, по этому договору стоимость снижаю вдвое, по всем покупным материалам убираю, сорока процентную накрутку, там есть оборотные налоги, и больше снизить не могу. Вы делаете предоплату в размере средств на покупку материалов, остальное потом, по завершении работы. Я ни черта пока не понял в тех двух листочках, посмотрю позже и урнирую, не забуду. Михаилу Александровичу передай, мы очень многим обязаны ему и все, что будем делать по этому договору, сделаем бесплатно. Написать я это в договоре не могу, но если не доверяете, можете заранее подготовить «правильную» бумагу, я подпишу её без даты и поставлю печать. Договор я поправил и подписал, мне это можно. Свой экземпляр получите через два дня. Договариваемся заранее, на берегу, все вопросы по организации работ будете в копии отдавать мне лично для контроля. Давайте ваше заявление. (Берёт и что-то косо пишет на листе.) Вот, заберите и зарегистрируйте его у секретаря. Попробуйте хоть раз не поехать! Всё, уходите.

      ПОЛЯКОВ. Поеду, обязательно поеду. Спасибо, до свидания,  уже ушёл. Вы, пожалуйста, не забудьте того, урнировать. А вам точно не надо об этом напомнить, а то мне нетрудно?

      ОРЛОВ. Сказал, не забуду, исчезните.

      Поляков так же, как пришёл, неловко пятясь, уходит, держа в руках своё заявление. Орлов сосредоточено изучает оставленные листки.

Сцена девятая

      Квартира Акуловых. Домашний кабинет Михаила Александровича. В комнате Акулов, Поляков и Маковецкий. На столе бутылка вина и закуска.

      МАКОВЕЦКИЙ. На улице осень, дождь, а мы в тепле и перед нами бутылка  замечательного красного  вина. Вот теперь я запомню, оно называется «Ахашени». Михаил Александрович, я позвонил и попросил разрешения прийти к вам домой, потому что мне очень  нужно с вами поговорить. Спасибо, что согласились нас принять, несмотря на болезнь, и извините, что не спросил сразу,  как Вы себя чувствуете?

      АКУЛОВ.  Это ерундовое недомогание, не стоит обращать внимания. Врачи просто на пару – тройку недель заперли меня дома. Можно подумать, что это что-то меняет. Просто не трачу время на дорогу в институт и обратно.

      МАКОВЕЦКИЙ. Михаил Александрович, Вы даже не представляете, как изменилась моя жизнь после того, как Вы вмешались в неё. Вопрос не в деньгах, у меня очень небольшие потребности и того, что я раньше зарабатывал, мне вполне хватало. Вопрос даже не в известности. От того, что про меня теперь иногда пишут в газетах, что прошли мои выставки в Париже и Нью-Йорке, я сам ничуть не изменился, да и не нужна мне эта суета вокруг моей персоны.  Хотя принято считать, что художники и артисты испытывают постоянное и сильное желание нравиться окружающим, что свойственно, по моему мнению, в основном прекрасной половине человечества,  слава Богу, это не про меня. Никогда не думал, что такое будет возможно. В Нью-Йорке меня пригласили к себе на встречу писатели-фантасты.  Я тут, пообщавшись с ними, теорию придумал: что попал в зону действия силового поля наших учёных,  оно разогнало меня и отправило дальше, туда, куда иначе мне никогда не суждено было попасть. Вот придумал, надо же было хоть как - то мне самому себе объяснить происходящее. (Замолкает.)

      АКУЛОВ.  Серёжа, Ты совершенно не прав. Никто из наших учёных не захватывал, не ускорял и не отправлял тебя. Дело, как мне кажется, было так: мы просто  по достоинству оценили твои картины, и Ты, как следствие этого, немного поверил в себя. Это раз. Твой успех - дело случая или везения, это как тебе удобно, но  всё равно рано или поздно это должно было случиться. Владимир Львович сфотографировал твои картины и показал своему знакомому астроному. Этому господину они так понравились, что он загрузил их в компьютер и стал искать закономерности. Надо сказать, что для учёного это вполне логично. Следующий шаг: копии твоих картин  были отправлены учёным в Америку и в страны Европы. Учёные там - достаточно уважаемые и коммуникабельные люди и среди их знакомых наверняка нашёлся авторитетный искусствовед, и от него последовало приглашение на выставку. Это два. За успехом первой выставки последовало предложение на вторую. Надеюсь, этим дело не ограничится.  Дальше разреши не продолжать, надеюсь, моя точка зрения будет, как минимум, принята к сведению. Всё, жду продолжения твоего рассказа.

      МАКОВЕЦКИЙ. Х-хорошо, Михаил Александрович, Ваша версия произошедших событий мною принята. Я продолжу? Американцы достаточно долго обсуждали со мною  направления, по которым развиваются астрономия, астрофизика и просто физика. Я, как Вы понимаете,  при этом в основном молчал. Вот такие дела.  А вообще всё  это лишь внешнее. По сути,  всё осталось по-старому: думаю, читаю, пишу картины. Только теперь часто звонит телефон, но я соседей предупредил, и меня никогда нет … Мне так никто, кроме ваших коллег, и не поверил, что я не выдумываю свои пейзажи. Не знаю, как, но я действительно иногда попадаю в эту  «галактику снов».  Что я ещё хотел сказать?  Вы, наверное, не знаете, что в России, ещё до всех этих выставок, я написал не только портрет  Володи, но и Ваш. У  меня очень хорошая зрительная память, поэтому не было необходимости в сеансах, когда я его писал. Мне многие говорили, что получился хороший портрет. На нём  Вы  сидите в кресле у себя на веранде, рядом сирень, много сирени.  Мне почему- то  показалось, что сирень должна Вам нравиться.

      АКУЛОВ. И это действительно так.

      МАКОВЕЦКИЙ.  Потом произошло ещё одно необычное  событие. В один прекрасный день раздался телефонный звонок, и меня пригласили в одно заведение, оно находится недалеко от моего дома, и там сказали, что знают о моём желании подарить им ваш портрет и с удовольствием примут этот подарок. Я так и сделал. Я не стал искать здесь паранойю  или чей-то злой умысел, я  понял, что так надо. Они же не знают меня и, может быть, думают, что я останусь за границей или продам там ваш портрет. Могли бы просто сказать. Впрочем, это неважно. Я даже думаю, что этому портрету ничто не угрожает. Я только сразу не сообразил, что  надо было их предупредить о том, что на портрет не должен падать прямой солнечный свет. 

      АКУЛОВ.  Ты, Серёжа всё правильно понял.  Они меня проинформировали об этом  событии, и я думаю, этот портрет к тебе вернётся.  Мне так кажется, что этого не придётся долго ждать. Это умные люди и они не будут ловить тебя на слове. Кроме того, твоя работа действительно им понравилась, и они,  возможно, захотят заказать ещё несколько портретов  людей, много сделавших для нашей Страны. Я  знаю одного такого человека и уверен, что вам будет интересно с ними общаться.

      МАКОВЕЦКИЙ. Хорошо.  Мы с Вашим «Бонифацием»  подружились. Ведь так, Володя? И теперь иногда встречаемся, с удовольствием пьём чай и разговариваем.  От него мне стало известно, что ваша  работа встала - нет денег. Вы, пожалуйста, не перебивайте меня, я очень волнуюсь и, скорее всего, сам собьюсь.

      АКУЛОВ.  Не буду.

      МАКОВЕЦКИЙ. Вот и хорошо, я продолжу.  В понедельник я попросил фирмы, с которыми  работал, перечислить всё, что для меня у них было, на счёт НПО «Бора». Этого, наверняка, мало, но это всё, что я могу  сейчас сделать. Вы простите меня, я знал, что получу отказ, в ответ на предложение  моей помощи и сделал так самовольно. Меня никто об этом не просил, это правда. Володя только подсказал, как правильно оформить платежи, и дал необходимые реквизиты.

      ПОЛЯКОВ (сияя).  Михаил Александрович,  я хотел дополнить Сергея. Руководство НПО «Бора», согласилось делать свою часть работы бесплатно. Они просили передать, что очень многим обязаны вам. Я сегодня перед тем, как идти к вам посчитал и могу ответственно заявить, что денег, которые перечислил Сергей, хватит для проведения эксперимента. Так получилось, что руководство НПО сократило сметы к договору, поэтому теперь и хватает. Договор подписан, и как только будут закуплены все необходимые материалы, можно будет начинать работу.          Честно говоря, я бы вообще не стал об этом сегодня говорить, но в бухгалтерии мне дали бумаги, чтобы Вы их посмотрели, и если не будет замечаний, подписали. Вот они. (Отдаёт.) Мы  не хотим, что бы Вы волновались, но хорошие новости, они на пользу, ведь так? Уф! Вот теперь и я, кажется, всё сказал. Вы не сердитесь на нас, Михаил Александрович?

      АКУЛОВ (потерянно). Нет, я последнее время только тем и занимался, что искал деньги. Это оказалось очень трудно, практически невозможно объяснить правительственным чиновникам, зачем надо давать деньги на науку. Серёжа, я не могу объяснить, почему, но за эти деньги мы не сможем отчитаться перед вами.  Вы нам, пожалуйста, просто поверьте, что они будут потрачены на дело.  Вот ведь какая ерунда получается…  Главное, я так и не сказал вам, Серёжа - спасибо. Так неловко. Владимир Львович, Володя, а  твоя информация меня просто добила. Вы оба даже не понимаете, что, возможно, свершилось чудо. Да, Серёжа, Вы не знаете ещё одного, самого главного! Мы в обозримом будущем не сможем вернуть вам деньги, но сделаем это обязательно. Мы их заработаем сами и вернём. Я говорю так, потому что единственное, что мне обещали твердо, это то, что  денег не будет. Конечно, я тоже хорош, ведь просили мы деньги якобы для завершения другой работы, впрочем,  тоже очень важной и перспективной по моим оценкам. Вот ведь как,  получается, иначе поступить было нельзя.  Мы с нашей наукой, судя по всему, им, Великим, правящим нами, не нужны. Но поверьте, Серёжа,  работа эта на самом деле нужна очень. Здесь дело не в самолюбии, всё гораздо серьёзнее. Давайте сменим тему, мне всё равно не найти лучших слов благодарности. Надо выпить вина, я сейчас всем налью. (Наливает.) Давайте выпьем за удачу, она сейчас, именно сейчас наполняет ветром наши паруса, но дорога дальняя и без неё нам в дороге никак нельзя. Нам нельзя также без друзей. Итак, вот мой тост: «За друзей! За удачу!».

      МАКОВЕЦКИЙ. Согласен. «За друзей, за удачу!». 

                         Все встают и медленно пьют вино.

      МАКОВЕЦКИЙ.  Михаил  Александрович, я хотел опять напроситься к Вам в институт на семинар. У меня готов новый цикл работ, и мне бы очень хотелось рассказать о тех новых идеях, что пришли мне в голову во время работы над этими картинами. Я очень надеюсь, что они может быть  опять вызовут интерес.  

      АКУЛОВ.  Не возражаю, в следующую пятницу ждём.

      ПОЛЯКОВ. Серёжа, не забудь одеться тепло, у нас в институте, мягко говоря, прохладно, экономят.

      МАКОВЕЦКИЙ. Михаил Александрович, только обещайте мне, как в тот раз, помните? Если что-то пойдёт не так, Вы меня выручите.

      АКУЛОВ.  Обещаю.

      МАКОВЕЦКИЙ. Я вот вашей Оле обещал показать новые картины. Скажите, пожалуйста, её с Игорем можно пригласить на семинар?

      АКУЛОВ. Они в Америке. Игорёк уехал в июне, а Оля следом в сентябре. Я думаю, что их теперь проще пригласить на вашу следующую выставку в Америке.

      МАКОВЕЦКИЙ. Значит, так тому и быть. Наши люди быстро привыкают. Михаил Александрович, Вы, пожалуйста, не переживайте, всё будет, так как надо.

      АКУЛОВ. Сейчас опять начнётся работа, и мне будет проще. Вот жене трудно приходится, скучает она.

       ПОЛЯКОВ.  Серёжа, так нельзя -  за хороший тост полагается пить до дна, а у тебя в фужере осталось вино.

      МАКОВЕЦКИЙ. Я задумался, вот теперь (допивает) всё.  (Показывает пустой фужер.) Больше мне не наливайте, не надо. Какое хорошее это вино – «Ахашени», надо обязательно запомнить и потом купить. Я, пожалуй, пойду, вам отдыхать надо, Михаил Александрович. Мне так хорошо было у вас, а теперь, до свидания.

      АКУЛОВ. До свидания. И спасибо, ещё раз спасибо.

      ПОЛЯКОВ. Михаил Александрович, я тоже пойду. Мне за бумагами, когда можно будет зайти?

      АКУЛОВ. Я позвоню, но, скорее всего, завтра. Спасибо и Вам, Володя, и всего доброго.

Сцена десятая

      Вечер того же дня. В комнате  полумрак. На столе недопитая бутылка вина, бокалы. На диване молча сидит Акулов. В прихожей слышен звук отпираемой двери, входит Акулова.

      АКУЛОВА. Миша, ты, почему сидишь в темноте? Как ты себя чувствуешь?

      АКУЛОВ (глухо).  Спасибо, всё хорошо.

      АКУЛОВА.  Кто-то приходил? Вы пили вино?

      АКУЛОВ. Приходили Серёжа Маковецкий, наш сосед по даче, и с ним вместе был Владимир Львович Поляков. Ты должна помнить, я тебе о нём рассказывал.

       АКУЛОВА. Зачем же они приходили, они наверняка знают, что Ты болен, и тебе нельзя волноваться.

      АКУЛОВ. Они приходили с хорошими новостями.

      АКУЛОВА. Всё равно, тебе нельзя волноваться, совсем нельзя.

      АКУЛОВ. Ксения, скажи, как мне теперь жить? Я боюсь, что мною потеряно что-то очень важное. Раньше такого просто быть не могло, что бы мне самому не удалось справиться с проблемами на работе. Они всё решили за меня. Мне не удалось, а они решили. Понимаешь, эксперимент, который должен или опровергнуть, или подтвердить правильность моей теории, будет проведён, потому что Сергей отдал свои заработанные от продажи картин и проведения выставок деньги, а «Бонифаций» согласовал с генералом то, что НПО «Бора» будет проводить эту работу бесплатно. Мне нечем будет отдавать эти долги, понимаешь, нечем. Господи, во что я превратился? Ведь это я руководитель и это мне надо решать все вопросы, связанные с работой. Мало того, что мы не можем хорошим  учёным обеспечить достойную заработную плату, так ещё и в научной работе мы упираемся в тупик из-за отсутствия средств. Эта чёртова работа в первую очередь нужна этой Стране - я в этом  ещё две недели назад был абсолютно уверен, а получается, что это не так. Понимаешь, похоже, что ни мы, ни эта работа никому здесь не нужны. Я столько времени убил на бессмысленные разговоры о выделении денег с начальством всех рангов. Как, оказалось, говорить просто не с кем. Мне  теперь кажется, что все они, вплоть до министров, живут за счёт каких-то других, приватных заработков, уж очень они гладкие для своей зарплаты. Как же тогда можно отвечать за государственные интересы, за жизнь людей в этой Стране, за её будущее?  Генерал считает, что он мне обязан и соглашается работать бесплатно, а я не хочу одолжений, даже от него.  Мне не надо бесплатно! Меня так воспитали,  я привык уважать чужую работу и привык платить за неё. Меня устраивает квалификация сотрудников «Боры», у них есть всё необходимое оборудование, что бы сделать работу, и я обязан её оплатить.  Как мне смотреть в глаза этому Серёже? Он художник, что ему до проблем фундаментальной физики или обороны Страны…  Какое он может иметь отношение к этому, а, тем не менее, именно этот человек отдал свои честно заработанные деньги для продолжения нашей работы. Господи,  почему он это сделал? Кто сможет это понять и оценить? Что же происходит с нами, с нашей Страной, если приходится таким образом  решать вопросы. Ты представляешь, я сказал ему, что в ближайшее время мы не сможем вернуть его деньги. А что дальше? Я уверен, эксперимент подтвердит мою теорию, но чтобы двигаться дальше к серийному производству, нужны совсем другие деньги, нужна скоординированная работа десятков смежных предприятий. Этого не будет, этого просто невозможно сейчас добиться, реальное управление в промышленности, в нашей сложной многоуровневой промышленности потеряно. Я должен подписать эти бумаги, и, конечно,  подпишу.  Мы теперь, наверняка, пройдём этап эксперимента. Что следует из этих бумаг, только то, что мы имеем право не платить  за выполненную работу. Что дальше, кого я обманываю, себя, их? Мы сейчас активно полезли на Запад, за их грантами. У нас пока есть что им предложить, и я уверен, мы эти гранты получим. За счёт этих грантов будем кормить учёных, но тех денег, которые нужны нашей фундаментальной науке, с Запада мы получить не сможем. Что же делать? Ну не может такая Великая Страна как Россия жить в наше время без передовой науки, не может. Значит, что, смириться с тем, что вместе с нашим поколением сойдёт на нет Россия? Знающие люди скажут, что в этом нет ничего необычного, в истории человечества такие примеры есть: закатилась цивилизация древнего Египта, рухнула Римская империя, в заурядную страну торгашей и туристов превратилась когда-то великая Греция. Но ведь есть и другие примеры, и, в первую очередь, в наше время это Китай, Япония, Южная Корея. Конечно, не моё это дело, но ведь я тоже кое-что сделал для России и хочу, что бы она была сильной державой. Ты ведь не  знаешь, Ксения, Володя после работы ходит и даёт частные уроки, и так делают у нас многие.  И при всём этом именно благодаря  этим людям, наша наука ещё жива. А что я, собственно говоря, из себя представляю?  Игорь, мой единственный сын, ни разу, после того как уехал, нам не позвонил. Мне не в чем его винить, он - точная моя копия, как Ты говоришь. Он погрузился в работу и ничего вокруг не видит. Вот только теперь, когда мне больно, я понимаю, каков я сам.  Как же вы меня столько лет терпели, так же нельзя было жить.  Ты, понимаешь, Ксения, во что я превратился?          Конечно, я понимаю, что всё это оправдывалось великими целями, служением Стране, науке. Всё это так. Но теперь Стране не нужен не только я, но и молодое поколение учёных. Игорь, ведь из-за этого уехал.  Нам что, всерьёз надеяться на то, что у России своя великая миссия и Творец будет продолжать совершать чудеса только для нас? Что-то не так в нашем славном «Датском королевстве». Мне кажется, что лимит отпущенных нам чудес мы выбрали с лихвой, пора и самим работать, «засучив рукава». Или для этого нам опять нужен новый Сталин…

          АКУЛОВА. Не знаю, Миша, что тебе сказать. Мне остаётся ещё и ещё раз  повторять, что тебе нельзя волноваться. Вот это я знаю точно. Давай выпьем чаю? Ну, соглашайся, пожалуйста,  я купила твои любимые ванильные сушки. И вообще, на твоём месте я была бы счастлива, что люди так хорошо к тебе относятся и ещё и помогают.

        АКУЛОВ.  Хорошо, давай пить чай, всё равно ни до чего конструктивного мне сегодня, судя по всему, не додуматься. Мне теперь кажется, что я неправильно себя с гостями сегодня  вёл: не те слова и не так говорил. Как мне было им объяснить, насколько действительно важна эта работа, а без эксперимента она всё равно оставалась бы только очередной гипотезой, не более того. Но как же мне стыдно. Надо искать выход, не может быть, чтобы дальше всё так и продолжалось. Впрочем, надо успокоиться,   сначала надо провести эксперимент, а потом будем думать, как жить дальше... Будем думать.

Сцена одиннадцатая

      Прошло три месяца. Квартира Акуловы. Домашний кабинет Акулова. За окном идёт снег, зима. Сам хозяин полулежит на диване, укрытый пледом. Рядом у письменного стола Акулова,  в кресле сидит Орлов.

      АКУЛОВА. Геннадий Николаевич, Вы последний раз были у нас дома больше двух лет назад, когда Мише дали Госпремию. Не  изменились ли Ваши вкусы? Принести чаю или покрепче?

      ОРЛОВ. Или. Заранее спасибо. Михаил Александрович, что с тобою, заболел?

      АКУЛОВ. Немного нездоровится.

      ОРЛОВ.  Мы с тобой  вместе работаем много лет.  Ты, наверное, не  знаешь, как мы сейчас живём, Миша?  Ведь наверняка не знаешь? Разреши, я расскажу: флаг по-прежнему встречает людей при входе на территорию предприятия, мы не сдаём арендаторам ни одного квадратного метра, потому что нам нельзя, и  не имеем заказов на этот год, совсем никаких, даже на ремонтные работы. Имеем задолженность по зарплате почти полугодовую. У нас все в образцовом порядке, все законсервировано - кладбище. Прости, что я сказал, мы имеем…Миша, я пришёл спросить, что мне надо сделать? Ты ведь для нас самый умный. Все, что было можно, мы продали. Этот год, я думаю, мы как-то доживём, будут приходить деньги от заказов прошедшего года. А вот дальше? (Замолкает, трет ладонями голову.) Ты можешь себе представить, целый год без работы? Может, мне застрелиться? (Пауза) От нас до Кремля пятнадцать минут на машине, но иногда мне кажется, что тысячи морских миль.  Оборонку не только не слышат, но и не хотят слышать. Для них мы не существуем. Верховный главнокомандующий, судя по всему, чем-то беспробудно занят, и полотно страны расползается, как рядно, в его сильных руках бывшего спортсмена. Молодые реформаторы в Правительстве что-то заумно и с уверенностью небожителей говорят, и  в результате собственность на десятки миллиардов долларов уходит за десятки, в лучшем случае, за сотню миллионов зелёных. И всё это, естественно, в интересах народа и строго в соответствии с Законом. И никто не спрашивает, а не на деньги ли государства все это приобретено, и чем эти молодые бизнесмены отмечены, что именно им эта собственность в руки падает. Мне сдается, что кто-то ловко организовал эту систему с долгами по зарплате, с повсеместными неплатежами и прочая,  и прочая. Но вот о чем я действительно боюсь думать, что за этими бывшими комсомольскими работниками и  фарцовщиками, которые в одночасье превратились в профессионалов-управленцев, стоит кто-то другой и  советует, что и как делать, а может, он и решает. А может, я не прав, и они действительно люди с исключительными способностями и моралью гильотины. Может, я от отчаяния и собственной бесталанности  стал параноиком? Как жить, если все это сидит в голове колом, а сделать ничего не можешь. Я не собираюсь оправдывать старый директорский корпус, к которому и сам отношусь. Как только узду контроля сняли,  почувствовали господа бездари номенклатурные безнаказанность и вседозволенность, и не узнать их сейчас. Не всех, конечно, но многих. Если бы ты знал, какие мелкие душонки оказались под расшитыми генеральскими мундирами.  Этот  период девяностых годов не демократия, а просто какой-то пир во время чумы. Но ведь это не должно означать, что из-за этих горе - управленцев надо было задарма раздавать государственную собственность. Почему? Почему? Одни вопросы... Задавать только их некому.

                     Входит Акулова, толкая перед собою сервировочный столик с запотевшим графинчиком, тарелочками с закуской, рюмками и чайными чашками.

      АКУЛОВА. Я на всякий случай и чай вам приготовила, если что ещё понадобится, скажите. Миша, я надеюсь, тебе не надо напоминать, что водка только для гостя.

       АКУЛОВ.   Конечно. Спасибо, Ксения!  Геннадий Николаевич, Ты же пришел не за этим. Мы оба знаем, что все твои гражданские наработки были бы востребованы, если бы были деньги на опытные образцы, сертификацию, развертывание серийного производства. Но денег нет, и говорить не о чем. Кредиты на конверсию давали тем, как я думаю, кто их сразу обналичивал, естественно, с выгодой для дающего чиновника. Брать коммерческие кредиты не реально, нет такой рентабельности ни у одного проекта, связанного с производством, что бы их вернуть. Да и сроки нужны другие.

       ОРЛОВ. Зачем Ты мне повторяешь то, что я и так знаю. Мне не констатация пока ещё клинической смерти нужна, а совет, что делать, как реанимировать...

      АКУЛОВ. Извини, Ты прав, говорю не по существу.   Нет  у меня ответа на твой вопрос, нет…

       ОРЛОВ (устало).  Чего это мы с тобой завелись, давай выпьем за твое, ну и мое, если не возражаешь, здоровье. (Выпивают.)  Если честно, устал я все эти вопросы себе задавать. Устал делать вид, что мне не стыдно смотреть людям в глаза потому, что они месяцами не получают даже свою нищенскую зарплату. Но самое страшное, что нет работы. (Наливает себе одному и выпивает молча.)  Слушай, Миша, я давно хотел спросить -  как сын?

      АКУЛОВ. Он, как ты знаешь, в Америке, и у него всё нормально: много работает, вроде доволен. Оля  окончила  институт и уехала к нему. По очереди с женой ходим в их однокомнатную квартиру и поливаем цветы.  Он мне пишет по электронной почте. (Замолкает.)  Ты ведь, наверное, ещё и о других вещах пришёл поговорить, правда? 

      ОРЛОВ.  Правда. Мне докладывали, что Ты завалил  наш исследовательский центр  работой, и твои яйцеголовые  уже полгода  как стали опять называть тебя гением и забыли про то, какую зарплату они у тебя в институте получают.

      АКУЛОВ. У тебя устаревшая информация, или Ты хочешь, что бы я сам всё  сказал. Впрочем, можешь не отвечать. Я привык, что совершенно неважно, что и как мы говорим, друг другу, главное, как всегда, между строк и  понимается правильно. Итак. (Вздыхает.) Тебе нужны мои объяснения, это правильно, изволь: на прошлой неделе я закрыл эту тему. Очень красивый  и неожиданный результат в теории привел к реальному практическому результату. Расчеты и эксперимент у тебя показали - все правильно, «Оно» есть и работать будет.  Когда доделаем эту работу, твои железки повысят эффективность в сотни раз.  Я пока, к сожалению, не придумал гражданского применения для неё.  И не делай, пожалуйста, вид, что эксперимент у тебя в конторе проходил без твоего высочайшего благословления. Пусть относительно немного, по вашим меркам, но  потратиться вам пришлось, и нашел средства Ты, а не кто иной. Спасибо, что не заставил меня кланяться и просить, объяснять то, чего по существующей теории быть не должно.  Я очень не хотел привлекать к этой работе внимание, вроде так и получилось. Теперь  по существу дела: Ты, не можешь не помнить, что когда ещё шли заказы от министерства по новой технике, тебе за них с опозданием иногда на полгода,  платили налоговыми освобождениями. Люди в Министерстве за свои закорючки с тебя брали свои законные  проценты  наличными в твердой валюте, и вперёд. Иначе получить свои заработанные деньги не получалось. Если я не ошибаюсь, то и продавал ты эти налоговые освобождения фирмам, которые этими же чиновниками были рекомендованы.  Как Ты думаешь, если информация об этой работе уйдет в министерство, что они там с нею сделают, кому продадут? Или ты думаешь, что те, кто брал мзду, там больше не работают? А может, новые люди, пришедшие на их место, другие?  Вот и я подумал об этом и испугался. Я больше двух лет шёл к этой работе, у меня её не было в официальных планах, никто её не заказывал.  Мои догадки оказались правильными, и способностей, как ни странно, хватило, а может, ещё и повезло. Эта работа уже сейчас может принести мне деньги, но только одно плохо - не в этой Стране. И меня, меня такого, как ты, знаешь, тогда уже точно не будет. Как называют людей, предавших Родину, мы оба знаем.  Чтобы эту работу довести до производства, нужны большие деньги, большие, конечно, по нашим с тобою меркам. Чтобы их получить, надо, как я уже тебе сказал, идти  наверх. Прости, я кажется, повторяюсь.  Сложнее всего мне было заставить себя сделать именно этот шаг - остановиться. Прошлой ночью я не спал и придумал ужасно пошлую фразу. Она теперь крутится в голове постоянно: «Я остановил часы своей жизни». Надо ждать. Я всё это говорю тебе сам, чтобы ты не уговаривал меня изменить решение. Ты должен понять, что так надо, что это правильно. Да и, откровенно говоря, денег всё равно ни у тебя, ни у меня нет. Так что можно считать и так, что работа остановлена из-за отсутствия финансирования.

       ОРЛОВ. Ты же знаешь, тебе должны были передать, что мы согласны по этой работе  всё, что можем, делать бесплатно.

       АКУЛОВ. Знаю, но работа остановлена. Решение принято, и на этом точка.  Если не будешь возражать, я хочу попробовать последнее, что я могу сегодня тебе предложить, это  вместе с твоими людьми  заниматься поиском экспортных заказов. Извини, я на самом деле не знал, что у вас всё так плохо.  Я слышал твои слова, понимаю, что, наверное, поздно, но мне нечего больше предложить. Мне стыдно признаться, что, занимаясь своею «высокой» наукой, я не увидел, что происходит с вами. Ещё раз извини меня, пожалуйста.

      ОРЛОВ.  Не надо извинений, от помощи твоей не откажусь, буду только рад.  Ты думаешь, я не обращался в соответствующие структуры? Мы же не имеем права вести эту работу сами.  Мне один знакомый генерал за рюмкой чая как-то сказал, что продается то, что должно продаваться. Те заказы,  где мы могли бы участвовать, пока только в стадии переговоров, и мы к ним в свое время будем привлечены. Вот так, надо ждать, ждать, ждать. К сожалению, не Ты один мне это говоришь. Вот поэтому все, что придумает твоя умная голова  - архинужно по той простой причине, что нет у меня этого времени, ну не можем мы ждать – сдохнем. Ты, пожалуйста, не думай, что я тебя не понимаю. Просто когда люди  долго идут по пустыне, они начинают  верить в любые миражи, а найти силы, повернуть  в сторону от настоящего колодца, это мне ещё надо дозреть. Ты же понимаешь, что, согласившись с тобой, я,  возможно, отбираю последний шанс у предприятия, которому отдал больше тридцати лет. Мы можем просто не дожить. Что я говорю, Ты работаешь в институте, а не у нас, ты учёный. Но ведь именно твои идеи  последние пятнадцать лет питали наши новые разработки. Мне твоя новая работа нужна не ради денег, больших денег она сейчас не принесет, даже если министерство её профинансирует. Она нужна, чтобы люди поверили, что у нас есть будущее, раз мы замахнулись на новую работу. Кроме того, не забывай, не работая, мы теряем квалификацию, и, потом у нас работают суеверные люди и они считают, что если работа запускается от тебя – всё будет хорошо. Ты для нас, как кошка, которую обязательно надо первой пустить в новый дом. Это не мистика, так было и, надеюсь, будет и впредь, просто Ты этого не замечал. Я, может быть согласен с тобой, может быть. Ты, наверное, не знаешь, самого страшного.  Закон не запрещает нам получить финансирование такой работы от коммерческой структуры и, что самое удивительное, я не сомневаюсь, что такую фирму, под эту работу вполне реально найти. И тогда бы мы все заработали большие деньги. Но что будет потом, как удержать потом ситуацию под контролем? Вот и получается, что Ты прав, к сожалению, прав. Мне удалось, только в общих чертах, понять, что Ты наколбасил в этой своей работе.   Дал же Господь Бог тебе талант, как я ему радовался все эти годы.  Я и сейчас рад, что Ты с нами.    

Выпивает,  встает,  не прощаясь, уходит.

Сцена двенадцатая

      Акулов и Плетнёв идут на встречу по дорожке, вдоль стен Донского монастыря. Солнечно, кажется, что  зиме конец.

       ПЛЕТНЁВ.  Здравствуйте, Михаил Александрович, что-то случилось? Вы позвонили, назначив встречу здесь среди недели.

      АКУЛОВ. Простите меня, я уже и не знаю, где сейчас можно вести такие разговоры.  Мне, по большому счёту, больше просто не к кому обращаться. Вы единственный человек из оборонки из тех, кто ушел в бизнес, и кому я могу доверять. У вас там получается, во всяком случае, так мне кажется. Пожалуйста,  выслушайте меня и если сможете помочь, помогите. Ситуация очень простая. У генерала, помните, я Вас с ним знакомил на моём юбилее, на этот год нет заказов, никаких. Вы же знаете, его предприятие  делает не готовое изделие, а определенного назначения начинку к нему. Я тут принёс описание гражданского использования его оборудования. Здесь, конечно, полезут свои вопросы сертификации, опытного образца, испытаний и т.д. Скажу сразу: ни денег, ни времени на правильную постановку работы нет. Здесь можно говорить только о проведении этих работ одновременно с выполнением промышленного заказа. Почему я пошёл на этот разговор, если сам понимаю, что так дело не делается? По одной причине: если Вы возьмётесь за эту работу, то сможете  объяснить потенциальному заказчику, что он получит намного больше, чем он получает от аналогичного гражданского оборудования, изготовленного на Западе, и при этом заплатит за него меньшие деньги. Посмотрите внимательно эти материалы. Там, правда, есть и открытые проспекты выпускаемой ими специальной техники…

      ПЛЕТНЁВ. Вы не совсем правильно оцениваете мои возможности и тем более, успехи. А если точно, то совсем не правильно. Я не просто ушел, я вынужден был уйти. Наш завод в 1992 году выставили на аукцион. Мы - люди дисциплинированные, привыкли не обсуждать, а выполнять приказы. Мне, как коммерческому директору, было поручено вести работу по подготовке к аукциону. Нашли стратегического инвестора, подготовили и согласовали с ним  серьёзную программу инвестиций в наше гражданское направление. Над программой работали вместе со мною главный инженер, заместители директора по экономике и капитальному строительству. Мы, естественно, регулярно докладывали директору о том, как идет работа. За два дня до аукциона он отказался от всех договоренностей.        Как потом оказалось, он считал, что завод никому не будет нужен, и он справится с выкупом акций сам, без серьезной посторонней помощи. А, называя вещи своими именами, наверное, не захотел делиться властью. Дальше все было предопределено. Нас купили, можете смеяться, на «их» деньги. То, что ФСБ это проследило и подтвердило,  никого в Правительстве не заинтересовало. Официально было объявлено, что аукцион  прошел без нарушений. Всё. Новые акционеры договорились с начальниками цехов, а те уговорили рабочих доверить им в управление акции, в результате они консолидировали контрольный пакет акций завода и «ушли» директора.  Я-то ушел сам, как только узнал о результатах аукциона. Написал заявление и ушел. Вы считаете, что я ушел в бизнес. Я работаю на фирме, основным направлением деятельности которой является получение дешево материалов из государственных запасов, на случай сами знаете, какой, и продажа их на Запад совершенно по другим ценам. Основной аргумент успеха дела - взятки. И это называется бизнес? Я могу себя успокаивать только тем, что не имею к  этому  отношения и занимаюсь другим. Но ведь я знаю и молчу. Мне надо содержать семью, это оправдывает многое, но не все. Вы пришли за помощью ко мне, и я, конечно, постараюсь сделать все возможное, но  говорите Вы с человеком, у которого  всё главное и самое ценное  в жизни осталось в прошлом.

         Самое страшное, что я не знаю, во что верить. Могу понять кого угодно из нынешних проходимцев, такие времена, но не понимаю, как наши заводские люди смогли  обмануть своих же. Ну не могли они не понимать, что новые хозяева выжмут завод и уйдут.  Всё так и случилось. Я просто до неприличия всё верно угадал. Они, правда, ещё успели, и наворовать, пока были у власти. И  это сделали люди, которые выросли на заводе, свои.  Для меня самое страшное, что предали свои.

       АКУЛОВ. Вы мне об этом не рассказывали. Со стороны Вы выглядите человеком, вполне довольным своей жизнью.

       ПЛЕТНЁВ. Знаете, я впервые за эти годы сказал эту чёртову  правду, вот только легче от этого не стало. Вы не поверите, Михаил Александрович, как я хочу помочь хотя бы вам. Генералу  вашему в каком-то смысле ещё повезло, его людям пока не пришлось испытать искушение предательства. Я сделаю для него всё, что только будет в моих силах. Мне самому это нужно для себя. Я очень хочу попробовать доказать, что оборонка может выжить в наше время, не ложась ни под кого.  Знаете, я одно время часто приходил в этот монастырь, когда работал рядом.  Здесь большая часть территории монастыря  - кладбище.  При входе в церковь проходишь, чуть ли не по надгробьям священников, они вделаны в пол. Вы можете себе представить, как им верили при их жизни, если и после смерти не захотели или не смогли  дать  покой. А ведь это ещё та ноша. В церковь большинство людей приходит, как правило, с тяжестью в душе, с отчаянием и упованием. Благостны, как мне кажется, и то только внешне в большинстве своём только  инквизиторы и безбожники. По настоящему чистых и сострадающих чужому горю людей бесконечно мало.

      АКУЛОВ.  Извините, я действительно не знал, что Вы носите в себе. Мне в последнее время очень часто приходится извиняться за свою слепоту. Ну что же, пойдём, раз пришли, поставим свечки за успех дела, надеюсь, нашего общего дела. Наверное, есть доля истины в ваших словах, но к кому мне себя отнести, не знаю. Я уверен в одном: не хочу сдаваться, не имею такого права, ведь не для себя прошу. Знаете, у меня всё-таки есть причина надеяться на успех, я давно установил закономерность: если что-то хочу сделать для себя лично, гарантирован провал, а так я вроде в работе, как сейчас принято говорить успешен. 

Молча уходят по направлению к церкви.

Сцена тринадцатая

.                                      

            Весна. В большом, просторном кабинете Орлова  за приставным столиком сидят Орлов  и Акулов.  На стене след от снятого портрета.

       АКУЛОВ.  Геннадий Николаевич, я, кажется, попал в скверную историю. Вчера уже  в третий раз за последний месяц я встречался с некими господами. Сидели в ресторане  на Чистых прудах, ели что-то очень острое, национальное и уговорили по бутылке водки на нос. Вроде как у их Советника был день рождения. Пора, мне кажется, заканчивать с этим цирком.  Не будет от них заказов, похоже, это чистая разведка. Моё счастье, что я могу так много пить и контролировать себя. Эти друзья периодически отлучаются в туалет, и я думаю, принимают вещества, которые нейтрализуют алкоголь. И вообще непонятно, почему я, учёный, а отдуваюсь за тебя.

         ОРЛОВ. Здесь, профессор, не на паперти, не подают. Если хочешь похмелиться, так и скажи. Раз начал говорить, продолжай, и подробности, не упускай подробности.

         АКУЛОВ. Говорили обо всём: зарплате, погоде, моём воинском звании, качестве водки, бамбуке, нашем радушии. Поздравляли именинника, обсуждали возможности твоего оборудования против малозаметных целей на разных высотах и, в том числе, когда их много, ну, там ещё, как бороться  с помехами или наоборот, их организовать. И прочая, и прочая, и прочая. Между прочим, моё воинское звание всего лишь капитан, естественно, запаса. Они всё проверяют с разных сторон, что я сказал раньше и, поверь, вопросы им готовят не только технари, но и психологи. Моя бочкообразная фигура и туповатое выражение лица, возможно, вдохновляют их на то, что я за дармовую еду и выпивку, как сейчас говорят «солью» нужную  информацию. Наверное, все эти игры надо согласовывать, и  вообще я не уверен, что нам это разрешат, а мне и тем более.

        ОРЛОВ. Что-то ты только сейчас об этом вспомнил. Вообще-то, в твоей умной голове должно было возникнуть опасение, что кто-то хочет тебя подставить и, может быть, проглотить твой отдел раз и навсегда. Но ведь у тебя юношеское безрассудство превалирует над голосом рассудка, тебе позвонили, и Ты побежал встречаться, тебе надо спасать Мир. Ты готов голову сунуть черт знает куда, если есть хоть малейшая надежда на получение заказов, правда,  для меня…  Ты хотя бы поинтересовался, откуда у них твой телефон. Ладно, грешен, я поспособствовал тому, чтобы вас познакомили на приеме в министерстве, и у них появился твой номер телефона. Они, я надеюсь, сразу тебя раскусили и  поняли, какого уровня ты, на самом деле, «консультант».  Поверь мне, страшного во всём этом ничего нет. Ты же знаешь, этот телефон у тебя от ФСБ, и я соответственно согласовал «игру», хоть и устно. Идут, идут  у них переговоры на покупку изделий, обещают мне, что наши железки будут востребованы и нас подключат к переговорам на следующем этапе. Только мне в это мало верится, есть у нас конкуренты и у них, к счастью для них, положение несколько лучше нашего. Они кроме чая могут и более существенные знаки внимания оказывать нужным  людям, в том числе, и авансом и, скорее всего так и делают.

         Ты, Миша, представляешь, какой ад у меня в голове? Что мне делать в этой ситуации? Я не могу поставить чиновникам в кабинеты «жучки» и слушать, когда в переговорах дойдет очередь до наших железок, и будет ли доведено до сведения потенциального заказчика о возможности выбора. А потом случайно оказаться в нужном месте в нужное время, если всё-таки о нас случайно забудут. Извини меня, что я и воспользовался тобой, что бы разрекламировать нашу общую продукцию, скажем так, потенциальному заказчику.  Хотя извиняться мне не за что.  Не прошло и двух месяцев, как Ты сам предлагал мне свою помощь,  я думал, что напоминать о твоих словах не придётся...  У тебя есть один несомненный талант, о котором ты сам  не подозреваешь. Ты настолько влюблен в свое, в наше детище, что заражаешь симпатией к себе и к нему. По тебе так ясно видно отсутствие злого умысла и высочайшая, профессиональная эрудиция, что за результат можно не сомневаться. Ты, я надеюсь,  за нашего потенциального заказчика сформулировал, почему они должны выбрать нашу  продукцию, и наверняка передал им свою уверенность, что мы - это именно то, что им надо.  Извини, что не мог  сказать раньше, Вы, господин Акулов, не умеете притворяться; что не дано, то не дано.

            АКУЛОВ.   Вот так, да? Хочу тебя разочаровать, Ты меня всё-таки, я надеюсь, недооценил. Кроме серийного оборудования, они, я думаю,  ещё закажут то, что мы не довели до испытаний, и оплатят эту работу. Успокойся, речь не идёт о последних экспериментах. Но это, конечно, только в том случае, если Ты прав, и я действительно такой неотразимый специалист по маркетингу. А вообще … я не хотел тебе говорить,  сорвался я и сказал этим уважаемым господам, что если они не форсируют контракт на твою продукцию в ближайшее время, они смогут забыть о нёй, потому что вы  сдохнете.  Ты представляешь, я так и сказал! Я также сказал, что в Правительстве и министерстве знают о ваших проблемах и никто, никто пальцем не шевельнёт, чтобы помочь. Вот так.

         Я знаю, так нельзя, и догадываюсь, что, скорее всего, они записывали наш разговор, но именно так я и сказал.  Если они хотят делать дело, а не просто собирать информацию, то, возможно, я поступил правильно. Поверь мне, я просто не мог поступить иначе. Они ведь  люди востока и привыкли годами, не спеша вести переговоры. Ну не знаю я, как иначе помочь тебе. А теперь скажи, пожалуйста, своё мнение  Я всё испортил? 

      ОРЛОВ. Нет. Ты заметил, что я,  как и Ты, стал повторяться. Повторение себя  в потомках это и закон продолжения жизни, а есть повторение, являющееся верным признаком маразма. Я думаю, спрашивать не надо, к какой категории отнести наше с тобою поведение с точки зрения нормального человека. Разве мог я раньше  себе представить эту ситуацию, Боже мой, Миша, прости меня. Ты, пожалуйста, не думай, что тот давешний разговор у тебя дома окончен, мы с тобой найдём деньги и обязательно доведём работу до конца. И, пожалуйста, пожалуйста, не переживай так. Результата пока нет, но я уверен, будет, и нам ты очень здорово помог. Правда, я уверен в том, что Вы, Михаил Александрович, поступили правильно. Спасибо тебе, Миша, за всё спасибо. А теперь, чтобы ты не отвык, выпьем просто чайку. Я  сам его для нас заварю. Ты, пожалуйста, подожди, секретаря-то нет. Ты того, прости меня, Миша, пожалуйста, если сможешь, за всё прости.

Сцена четырнадцатая

Квартира Акуловых. Акулова, Игорь, Оля. Окна открыты, лето.

      ИГОРЬ.  Мама, расскажи, пожалуйста, как всё  это произошло.

      АКУЛОВА.  Ты действительно хочешь, что бы я рассказала прямо сейчас?

      ИГОРЬ. Да, сейчас.

      АКУЛОВА. Хорошо, слушай. Отец уехал в командировку вместе с Андреем Сергеевичем. Это была, наверное, уже третья их поездка в Баку. Ездили за свой счёт. Вернулся в тот раз счастливый, не раздевшись, из прихожей позвонил Геннадию Николаевичу и орал на всю квартиру – «Готовь производство,  будут заказы». Потом две недели сутками пропадал в НПО, куда-то бегал на переговоры и совещания. Потом он как-то пришел домой вечером вместе с Андреем Сергеевичем, они долго сидели вдвоем на кухне, курили и негромко разговаривали.  Андрей Сергеевич до этого очень давно у нас не был, пришёл какой-то усталый, мне так показалось. Когда он ушёл, я  не заметила, наверное, уже спала. Отец несколько дней после этой встречи был очень подавленным, потом начал пить. Выпивал понемногу, но каждый день и все молчал. Иногда, нечасто, звонил Андрей Сергеевич, отец его слушал и почти нечего не говорил в ответ. Он по-прежнему каждый день уходил на работу. Как-то сказал мне, непонятно к чему: «Представляешь, по всем  корпусам НПО людей нет.  Прохожу по коридорам, на всех дверях пломбы».  Работа в институте почти не занимала его, он  перестал работать дома по ночам даже в выходные.  У нас совсем в это время стало плохо с деньгами. Где он доставал деньги, как и сколько, не знаю. Его зарплаты в институте не хватало уже не на что. Он старался не допускать больших просрочек в оплате за нашу и вашу квартиры. Продали машину, гараж и ещё что-то, кажется прицеп. Была весна. Ты же знаешь, как он любит весну.  26 мая мне позвонили из института и сказали: умер. Врачи потом объяснили, что был обширный инфаркт, и сердце не выдержало. Дальше всё было, как в тумане, и помню я не всё. Похороны и поминки помогали устраивать какие-то люди с института и от генерала. Народу было много, но всё было как - то очень тихо. После того, как все ушли, я, наверное, написала тебе о папе, впрочем,  даже этого точно не помню. Вот и все.

      ИГОРЬ.  Мама, ты не помнишь, что нам написала?

      АКУЛОВА.  Нет.

       ИГОРЬ.  Мы получили письмо по электронной почте, а в нём:  «Сегодня похоронила Мишу», и всё. Я сначала ничего не мог понять, ведь ваш электронный адрес зарегистрирован на папино имя.  Оля стала звонить вам в Москву, а потом, когда мы поняли, что произошло, стали собираться в Россию.

       Как же мне теперь с этим жить? Ведь папа не дожил чуть больше месяца до своего дня рождения. 

      АКУЛОВА. Ты просил рассказать, как было на  самом деле, я рассказала всё. А как жить, думай сам, ты ведь не звонил, не спрашивал... Может, Ты  хочешь, чтобы я поверила, что …, а впрочем, что это я. Бог тебе судья. Скоро должен прийти Орлов, он хотел сегодня с тобой о чем-то поговорить.

       ИГОРЬ. Почему сегодня, почему нельзя отложить хотя бы на завтра? Завтра ведь воскресенье?

      АКУЛОВА. Не знаю. Я теперь ничего не знаю.

                Звонок в дверь. Оля  открывает дверь.

       АКУЛОВА. Здравствуйте, Геннадий Николаевич, проходите в Мишин кабинет, там и поговорите с Игорем. Мы с Олей пока что-нибудь приготовим к столу. Вы уж не обессудьте за беспорядок, дети всего час как приехали из аэропорта.

      ОРЛОВ. Здравствуйте, милые мои, здравствуйте. Пожалуйста, мне ничего не надо, я пришел только с Игорем поговорить. Здравствуй, Игорёк. Ты вырос, возмужал. Хорош.  Ты меня, пожалуйста, не спрашивай, почему, но мне сначала надо узнать, как у тебя дела в Америке. Поверь, что это не праздное любопытство.

      ИГОРЬ. Дядя Гена,  все хорошо. У нас небольшой, по их меркам, дом, две машины. Всё куплено в  кредит, но я прилично зарабатываю и думаю, что через год, максимум - полтора мы расплатимся. С работой все нормально, её много, и она интересная. Свободного времени немного, но когда оно появляется, едем на природу, специально для этого и джип купили. С языком проблем нет, все говорят, что у меня очень чистое произношение. Конечно, очень скучаем по родным, а тут такое…  Иногда вспоминаем разные случаи в походах, университете. Занимаюсь спортом, в бассейне каждый день плаваю два часа весьма в приличном темпе. Вот и все, наверное. В это трудно поверить, но я действительно не подозревал, что здесь стало всё так плохо. Вы всё видели, неужели  папе нельзя было помочь?

      ОРЛОВ.  Ты не поверишь,  это твой папа  пытался нам помогать до последнего.                Гражданство вы с Олей получили?

      ИГОРЬ. Пока нет, но все документы на оформлении и проблем не предвидится. Просто нам совсем некогда этим заниматься. В моей работе, как мне кажется,  заинтересованы. Они такие попутные мелочи оформляют патентами, что приходится только удивляться. Оля тоже довольна своей работой.

      ОРЛОВ. Я хочу передать тебе последнее письмо твоего отца. Он не мог его послать по электронной почте,  оставил  у себя в кабинете для меня, чтобы я потом лично передал  тебе.

               Отдает конверт. Игорь садится за стол, зачем-то включает настольную лампу и начинает читать, сначала молча, потом  вслух.

      ИГОРЬ. «Я уже неделю пишу это письмо тебе, сын. Напишу и рву. Всё не то, не то…               Читай вслух, пусть генерал слышит. Он должен быть рядом с тобой, я знаю.  Раз Ты читаешь это письмо, значит,  произошло то, что произошло. Есть на Новорязанской улице здание школы, из-за которой выглядывает тополь с  двумя  верхушками. Его посадила моя бабушка, когда я родился.  Мы там жили после войны в  пристройке к школе.

       Зачем я это пишу тебе? Я не знаю,  как сказать, что люблю тебя, что всё это время мне страшно тебя не хватало, может мой тополёк сможет  объяснить это лучше, чем я сам.

       Я приготовил сюрприз. У Геннадия Николаевича лежат мои бумаги - твой отец сделал открытие, о котором когда-нибудь будут читать лекции на физфаке. Это открытие моя радость и боль, самая значительная и, теперь уже ясно, последняя работа. Я доверяю Геннадию Николаевичу решить, когда можно будет продолжить работы по этой теме,  в этой Стране. Я хочу, что бы среди авторов этой работы был и Ты. Я очень этого хочу. Поверь, эта работа стоит твоих знаний и способностей, и если Ты на это решишься, то, как мне кажется, не пожалеешь. Я очень много успел в ней сделать, и страшно много осталось сделать тебе и тем,  кто вместе с тобою, или без тебя будут работать по этой теме. Ты уже, наверное, догадался, что эту работу  нельзя будет опубликовать, и за неё никогда не дадут Нобелевскую премию, а жаль. Я так и остался мальчишкой, который любит, когда его хвалят и дарят подарки. За право заниматься этой работой, надо заплатить отказом от многих радостей в жизни. Почему я хочу «испортить» тебе жизнь? Потому, что это Страна наша и Ты ей нужен. Я очень надеюсь, что ты поймешь это. До начала работы ещё, к, сожалению, есть время и если Ты решишься, то твои деньги,  заработанные в Америке, очень пригодятся здесь. Пригодятся связи и умение получать Западные гранты. Я и то научился их получать, правда, под другим именем. Пожалуйста, не думай, что твой отец сошел с ума. Здесь невыносимо тяжело жить, это так, но, правда и в том, что все зашло слишком далеко и пора возвращаться. Воронье изгадило нашу Страну и, что мне сказать деду при встрече там, я не знаю. Если мы окажемся чистоплюями, не будем биться за неё, а просто уйдем в сторону, то нас, потом проклянут. Ты, пожалуйста, не думай, что я сдаюсь, просто у меня больше нет сил, так получилось.  Я очень счастливый человек, у меня чудесная семья, я люблю жену, тебя, Олю и ещё я много и успешно работал и был нужен.

       Вот теперь, кажется, я сказал все, что хотел. Тебе надо думать теперь за всё семью.Ты теперь старший.   Прощай».

      ИГОРЬ. Дядя Гена, тут приписка для Вас. Если разрешите, я прочту?

      ОРЛОВ. Да-да, конечно, читай!

      ИГОРЬ.  «Здравствуй, Геннадий Николаевич! Прости за нелепое выражение, нет у меня желания задумываться над тем, как это теперь выглядит в моем положении. Считай, что я просто желаю тебе здравствовать. Ты, конечно, слышал всё то, что я написал сыну.  У этого молодого человека знаний, таланта и настойчивости для нашей  работы более чем достаточно. Раньше ему не хватало веры в собственные силы, надеюсь, этот период позади. Я не делал этого  никогда,  но поскольку у меня больше не будет права голоса,  я вынужден просить тебя взять его в команду, если он сам для этого созреет. Я уверен, что ты не ошибешься с выбором времени начала работы и продумаешь все шаги, все без исключения. Это всё, что я хотел тебе сказать. Спасибо, спасибо  за всё».

       ОРЛОВ. Игорёк, папа нисколько не преувеличивает значения работы. Мы успели провести эксперименты. Его теория подтверждена. Ты подумай и, если надумаешь, позвони.              Мне надо уходить, извинись перед мамой и женой за меня. ( Уходит.)

             В комнату возвращаются  Акулова и Оля.

      АКУЛОВА. Игорь, а где Геннадий Николаевич?

      ИГОРЬ. Ушёл. Ему срочно надо было уйти, просил извиниться. Мы обсуждали предложение папы, он хочет, хотел, что бы мы с Олей вернулись в Россию, и я продолжил его работу. Только, пожалуйста, давайте сейчас не будем это обсуждать. Мама, Ты знаешь, где папин тополек? Я хочу съездить сначала туда, а потом уже на кладбище.

       АКУЛОВА. Может быть,  вы сегодня отдохнете? Вы ведь всего  два часа как приехали из аэропорта.

      ОЛЯ. Нет, ну, пожалуйста.  Мы и так опоздали... Пожалуйста, поедем сегодня.

      АКУЛОВА. Хорошо, пусть будет так. Андрей Сергеевич ждет нашего звонка, он предложил, как чувствовал, нас отвезти сегодня. Я пойду ему позвоню. (Уходит.)

      ОЛЯ. Игорь, мне можно прочесть то, что Ты прячешь за спиной.

       ИГОРЬ. Я бы этого не хотел. Это сугубо деловое письмо и, в конце концов, оно написано мне.

      ОЛЯ. Я думаю, что у Михаила Александровича кроме работы была семья и я член этой семьи.

       Это последнее письмо папы и я прошу, дай мне его прочесть.

       Берёт письмо, стоя читает, потом кладёт осторожно на стол и выходит из комнаты, зажимая рот ладонями.

Сцена пятнадцатая

      Акулова, Плетнёв, Игорь и Оля на аллее Донского монастыря

      ПЛЕТНЁВ. Вы простите, что я сюда вас привез. Это все равно почти по дороге домой. Мы встречались с Михаилом Александровичем  здесь в конце февраля, он и сам тогда не смог объяснить, почему назначил  деловую встречу именно здесь. Был очень странный разговор. Мы, конечно, говорили о деле, ради которого пришли сюда, но как говорили…

      У меня сложилось ощущение, что складывающиеся обстоятельства буквально  загнали его в угол и то, что он обратился за помощью ко мне, было скорее жестом отчаяния.

      АКУЛОВА. Я  тогда перестала его  понимать. Сначала буквально чудом удалось найти средства для проведения эксперимента, потом полная победа, эксперимент полностью подтвердил его теорию,  да и  проделана эта работа была на удивление быстро.              Следом пришли новости о выделении для его работ трёх грантов с Запада.  Казалось бы, что ещё ему надо, но тут он решил, что должен спасти фирму генерала. Он же учёный, как это только могло прийти ему в голову?

      ПЛЕТНЁВ. Ксения Петровна, Вы правы, задача спасения НПО «Бора» стала в это время для него главной. Мы тогда ещё говорили здесь о том, в каком состоянии люди приходят в храм на молитву.  Про себя он сказал, что сдаваться не имеет права. Мы говорили тогда о наших предках,  которые здесь захоронены и, как мне кажется, продолжают молить Бога   за нас живущих, за Россию. Вот такой  необычный был у нас тогда здесь  разговор. Мне хотелось рассказать вам об этом  именно здесь.  Я тогда пообещал Михаилу Александровичу свою помощь, и мы  пытались вместе найти заказы, но, к сожалению, наша работа окончилась ничем.  Так  бывает в жизни, чудо не произошло, а только оно и могло спасти генерала. К сожалению, удача, как правило, выбирает тех, кто больше других сделал для успеха дела. Ни мы, ни фирма генерала не были готовы к работе. Мы, конечно, умом понимали, что так дела не делаются, что мы не готовы всерьёз участвовать в проводившихся тогда тендерах, но другого пути не было. Впервые в жизни мы, серьёзные, взрослые люди, были вынуждены всё поставить на одну карту, и, проиграли…  Михаил Александрович не мог, согласиться с этим поражением, и именно это, мне кажется, привело его к смерти.

      ОЛЯ. Это неправильно, так не должно быть, он же учёный. И вообще мы все так любим его. Ну, зачем, зачем он так?

      АКУЛОВА. Вам, молодым, не понять. Впрочем, и я тоже поняла не сразу. Орлов был Мише другом, его предприятие использовало Мишины разработки, а папу там просто любили. Ну не мог он видеть, как смерть всё это уничтожит.

      ПЛЕТНЁВ. Я тоже так думаю. Он любил институт, вас всех  и генерала с  его большущим самоваром.

      Если вам нетрудно, подождите меня, пожалуйста, несколько минут, я  зайду в церковь. 

      ОЛЯ. Ксения Петровна, Игорь, давайте пойдем вместе с Андреем Сергеевичем.

      АКУЛОВА. Конечно, конечно. Андрей Сергеевич, спасибо, что привезли нас сюда. Миша мне рассказывал, как важно для него было прийти сюда тогда в феврале. Он говорил, что обязательно будет  приходить  сюда ещё.  Только, пожалуйста, давайте не будем торопиться. Мне нужно ещё совсем немного времени, надо собраться с мыслями, мы ведь так редко бываем в таких местах. Это так странно, здесь буквально всё говорит  об утраченном людьми счастье. А  ведь те, кто скорбел, в свою очередь тоже ушли, а боль, как ни странно, осталась, она здесь. Чувствуете? Чувства этих, следом ушедших людей, понятны, потому что сказаны честно, от души. Мне кажется, мы очень мало говорили с Мишей, пока он был жив, очень много времени занимала его работа. Ну почему именно здесь  человек  лишается проклятья немоты, почему?  Хотя сам Миша всегда считал, что о главном лучше молчать. Вот ведь как.  Мы  очень немногословны и в своей повседневной жизни если и говорим, то чаще всего о каких то пустых, ничего не значащих вещах. Как жаль. (Замолкает.)

       ОЛЯ. Как жаль.

      АКУЛОВА. Я сейчас вспомнила, как в юности он мне читал стихи, иногда и свои. В это трудно поверить, но тогда он любил читать стихи вслух  на улице, когда мы с ним гуляли. Да, не удивляйтесь, папа писал стихи. Он не очень их высоко ценил, но писал очень искренне. Я сейчас вам одно из них прочту, мне кажется, что сумею вспомнить. Это, как мне казалось, было важным тогда, а теперь тем более:

                     Ну, вот и дождался, мой тронулся поезд,

                     Всё в прошлом осталось, теперь не вернусь.

                     Смешно и нелепо, но ясно до боли,

                     Я вижу, чем кончится путь.

                     Сереет ночник, и качаются шторы,

                     А ночь беспощадно длинна и глуха.

                     Хрустящие простыни, тусклые звезды -

                     Порою приснится, лечу в никуда.

                     Шарахаясь, стрелок, мой поезд уходит,

                     А рядом чай стынет и сохнет лимон.

                     Рассветы, расспросы, знобит от них только,

                     В них слышится болью раздвоенный тон.

      ОЛЯ. Ксения Петровна,  мне кажется,  я думаю...  можно и чай предложить  так, что будет видно, как ты относишься к человеку. Пожалуйста, поверьте, что когда  мы получили...

      АКУЛОВА. Пожалуйста, подождите, мне кажется, я вспомнила ещё одно стихотворение. Мише тогда очень нравился Игорь Шкляревский, это его:

                       Взлетаю, под крылом земля,

                       Там ищут и зовут меня.

                       Ещё мне в душу не залез

                       Могильный лес,

                       Окликни лес.

                       Окликни реки и моря,

                        Нет на твоей земле меня.

                        Мои цветы в твоём окне,

                        Ещё ты помнишь обо мне.

                        Два, три, уже четыре дня -

                        Как долго помнишь ты меня.

                        Вот на верёвке бельевой

                        Повис рыбачий свитер мой,

                        Пустой  свисает в синеве,

                        И ветер плачет в рукаве.

      ОЛЯ.  Всё вроде хорошо, Ваш сын, он  такой успешный, талантливый, а если бы Вы видели, с какой силой он бьёт по клавиатуре, когда пишет Вам в Россию ничего не значащие слова: все хорошо, пишите, поздравляю. Почему он с таким остервенением каждый день выкладывается в бассейне, он что, готовится к соревнованиям? Конечно, нет. Господи, почему этот успешный человек иногда ночами во сне стонет, места себе найти не может. Игорь, ну скажи ради Бога, здесь скажи, не молчи…

      ИГОРЬ. Ну, что, ну что я могу сказать? Тополь, что посадили в честь рождения отца, стоит, а рябинку с его могилы какая-то сволочь уже украла…  Ну не могу я говорить! Папа я так тебя любил и люблю.  Пожалуйста, хватит об этом.  Я нашёл как- то у него в столе неотправленное письмо тётушке. Это было очень давно, очень. Очень странное письмо, даже бумага пожелтела. Я сначала не понял, потом бабушка, она тогда ещё была жива, объяснила, что раньше нельзя было набрать нужный тебе номер в другом городе, надо было заказать разговор. Потом звонила телефонистка и говорила, а потом она тоже говорила, когда подходило время окончания разговора. Я прочту, это тоже было стихотворение, думаю, он сам его написал. Мне просто не хватает своих  слов, а чувства похожи.

                        «Вас вызывает Москва»,

                        Здравствуйте это я!

                        Я не могу без вас,

                        Как- то случилось вдруг

                        Вечный разорван круг.

                        Всюду лишь вы да я.

                        «Ваше время Москва…»

                        Утром в лугах роса,

                        Шёпот ручья со сна:

                        «Вас вызывает Москва …»

      Пойдёмте же, наконец, в церковь, я так часто и с таким отчаянием про себя читал это стихотворение там, в Америке, что казалось: ещё немного, и  всё будет по-прежнему, будет просто хорошо. Но ничего не произошло, ровным счётом  ничего, и этого теперь уже нельзя изменить. Пойдёмте в церковь. Ради бога, пойдёмте, я больше не могу. 

                   Все уходят.

Сцена шестнадцатая

      Кабинет Орлова. За приставным столом сидят Орлов в тёмных солнечных очках и Игорь. На стене портрет Акулова. Открыто окно, весь кабинет залит солнцем. 

      ОРЛОВ. Когда уезжаете?

      ИГОРЬ. Самолет завтра утром из Шереметьево.

      ОРЛОВ. Как мама?

      ИГОРЬ. Молчит, меня ни о чём не спрашивает, устроилась на работу в музей, смотрителем, на следующей неделе начнёт работать.  Я не стал с ней обсуждать вопрос моей помощи, она всё равно отказалась бы, а так я просто открыл счёт в Сбербанке и буду каждый месяц перечислять ей деньги. На здоровье она не жалуется, просто, как мне кажется, почти не спит. Я приглашал врача, он посмотрел и ничего особенного не нашёл. Мы договорились, что он будет каждый день ей звонить, и если малейшее отклонение, сразу к ней.

      Ещё заключил договор на медицинское обслуживание, там есть прекрасный стационар, поликлиника и большой выбор санаториев, платить  буду перечислением.  Я понимаю, что мог бы раньше спохватиться и возможно, папа был бы жив. Врать не буду и не хочу, деньги развращают, хочется всё больше и больше, даже если они не ворованные, а заработанные честным трудом.  Я с трудом привыкал жить в долг, и мне хотелось и сейчас хочется скорее расплатиться. Впрочем, кому нужны теперь эти оправданья, папу не вернёшь…  

       ОРЛОВ. Что решил?

       ИГОРЬ. Был в своём институте. Старший научный сотрудник, кандидат физико-математических наук получает максимум 20 долларов в месяц, это потолок. Директор института, академик РАН живёт за счёт сдачи в аренду помещений, сдаёт в основном в «чёрную». Вокруг него три, может быть, четыре человека с этого кормятся, но явно в значительно меньших масштабах. Это и понятно, он Хозяин. Серьезно наукой в институте практически никто не занимается, но как-то приспособились и даже аттестации проходят ежегодно, хотя и чёрту понятно, чего они стоят. Сейчас наводят порядок, многие числились, а зарплату совсем не получали. В этом тоже есть резон, у них бесплатная поликлиника и больница Академии Наук, и они вроде пока ещё лучше, чем районные. Теперь им предложили увольняться совсем, но обещают, что из списков на поликлинику и больницу исключать не будут.

       Мне тут звонили мои друзья с маленького закрытого городка под Красноярском. Та же история. Мэр,  кстати,  бывший учёный, по два месяца в году живёт в Испании на своей вилле. Я уверен, что здесь везде так, всё прогнило снизу до верху.

       Дядя Гена, Геннадий Николаевич, я знаю, что Вы и папа другие. Я понимаю, что для Вас совесть и уважение к коллегам - вещи святые, но ведь вас единицы и Вы вымираете в этом публичном доме, где власть только делает вид, что исполняет свои функции. Здесь всё продаётся и покупается. Я неправильно сказал, уже всё продано. Такого понятия, как Родина, для этих людей просто нет. Папа опоздал лет на десять с попыткой спасти науку, Страну, ваше предприятие. Я понимаю, он в значительной степени теоретик и последние годы работал как проклятый и ничего вокруг себя не видел. А потом катастрофа, работа закончена, Ваше НПО, которому он отдал столько лет, только чудо может спасти. Чудо, как, оказалось, может быть только в виде  экспортных заказов.  Кто же сможет расчистить эти завалы, если они внутри каждого чиновника, милиционера, министра, политика?

        Вы думаете, в Америке нет коррупции? Я уверен, есть, но абсолютно превалирует гордость за Страну, за демократические достижения, которых они, граждане, достигли.

        Через три месяца, после того как я стал работать в университете, меня пригласили стать совладельцем инжиниринговой фирмы и работать в ней по совместительству. Эта фирма имеет финансирование разработок в объёме 70 миллионов долларов в год от ведущих Американских, Японских, Европейских фирм, а работает на фирме не более 12 человек.  Я очень хорошо относился к папе, он  мне помог стать учёным, но я не могу и не хочу возвращаться сюда. Мне очень больно. Я на днях один ходил в церковь и просил чуда для вас, для России. Мне кажется, что понятие Родины для меня теперь - это мама, папина могила и тополёк, когда-то посаженный в честь его рождения. Всё, что я могу сделать для мамы, будет сделано. Мы с отцом, как оказалось, разные люди, но я очень надеюсь, что он меня поймет. Я прочёл дома папины записки по гражданской тематике вашего НПО и попросил своих знакомых там, в Америке дать вам шанс. Я знаю, что то, что Вы  разработали для нефтяных платформ, работает только в виртуальном виде. У Вас нет опыта, имени, сертификации - ничего нет. Но заказ, первый заказ и финансирование под него я постараюсь пробить. Я знаю, что это важнее для отца, чем даже моё возвращение и участие в его работе. В этом, Геннадий Николаевич,  Вы можете на меня положиться.

       Я, наверное, не такой, как хотел бы мой отец, но выживание НПО «Бора» и для меня на ближайшее время будет абсолютным приоритетом в жизни. 

      ОРЛОВ. Игорёк, чудо уже произошло, это так.  Мы выживем, и теперь точно будем жить. Твой отец так провёл переговоры с нашими заказчиками, что финансирование мы получим уже в этом месяце.  Наш контракт пойдёт впереди основного, и минимум три года мы будем работать только на него почти с полной загрузкой. Так не бывает, так не может быть, я сам в это не могу поверить, но контракт уже подписан, и деньги в Россию переведены. Будет работа и институту, и опять это постарался твой отец. Я не мог сказать раньше, мы только вчера сами закончили оформление  всех необходимых бумаг.

      Теперь послушай меня.  Мы забудем сон,  всё  на свете забудем, но соберём деньги, чтобы самим профинансировать работу по последнему проекту твоего отца.  Ты прости меня, что не уберёгли мы его. Я хочу тебе сказать, что не знаю, впервые в жизни не знаю, прав ли  Ты в своём решении или нет. Мы не свернём с нашего пути и не откажемся от того, во что верим, это точно, но что будет с Россией, не знаю. Здесь и  сейчас я обещаю тебе, что последняя работа твоего отца будет доведена до серии несмотря ни на что. И поверь, что для этой Страны это будет очень важно.

      Ты теперь иди, Игорёк, иди. Извини, что я отвернулся, никто в жизни не видел меня таким и не должен видеть. Попроси секретаря минут пять никого ко мне не пускать и ни с кем по телефону не соединять.

      Игорь встаёт, молча смотрит на висящий в кабинете портрет отца и уходит.

Сцена семнадцатая

      Вечер. Квартира Акуловых. Акулова  молча сидит одна в комнате. Звонок в дверь, она вздрагивает и идёт к двери.

      АКУЛОВА (открыв дверь).  Оля, что случилось, где Игорь, вещи? Вы же должны были уже давно улететь.

      ОЛЯ. Игорь улетел, а мои вещи остались здесь. Я просто ездила в аэропорт проводить его. Мы ещё три дня назад  решили, что я не поеду в Америку.

       Вы меня извините, я раньше не могла сказать: у меня будет ребенок, мальчик. Мы решили, что назовём его Мишей. Мне очень не хотелось смешивать все эти вещи, отъезд Игоря и мою беременность. Игорь, я думаю, не вернётся из Америки.  Во всяком случае, это точно не произойдёт в ближайшие несколько лет.

       Он  уверен в своём будущем и не захочет продолжать дело, где основная работа выполнена другим человеком, пусть даже отцом. Он не хочет терять время на поиск денег, считать копейки до зарплаты, он не верит, что в России можно будет что-то изменить. Не надо его упрекать в этом. Многие, я даже думаю, большинство с очень большим трудом приспосабливаются в этой чужой Америке. Игорь - исключение. Для него там нет проблем ни с чем: ни с работой, ни с языком. Он очень жестокий, этот мир, но Ваш сын сумел его приспособить под себя. Конечно, у него очень много важного осталось здесь, но он умеет контролировать себя, и  воспоминания не давят на него так, как на меня, на Вас. Мы всё это с ним спокойно обсудили,  взвесили все «за»  и «против» и решили, что я останусь, и буду рожать в России.  Мальчик должен родиться здесь. Пройдёт время, и мы спокойно решим, как будем жить дальше.

      АКУЛОВА. Оленька, милая, Ты так спокойно мне всё это говоришь.

      ОЛЯ. А что остаётся делать, у меня ведь из родных остались только Игорь и Вы. Так получилось, что я Вас, Ксения Петровна и Михаила Александровича очень, очень люблю.

Игорь смог уехать, а я нет. Вы только разрешите мне немного пожить с Вами вместе, а потом я перееду на нашу с Игорем квартиру. Мне надо собраться с силами, ну вот, извините, я, кажется, сейчас зареву.

       АКУЛОВА. А зачем тебе вообще туда переезжать, живи здесь, пожалуйста. (Звонок в дверь.)

       АКУЛОВА.  Неужели Игорь тоже вернулся? Кто там? Входите, ради Бога, входите!

      Дверь открывается, на пороге стоят Орлов, Плетнёв, Маковецкий и Поляков.

      ОРЛОВ. Ну, вы даёте, дамы, разве можно в наше время держать открытой входную дверь и приглашать войти, не зная, кто там.

      ПЛЕТНЁВ. Оля, Вы откуда здесь? Я думал, Вы с Игорем улетели.

      АКУЛОВА. С чего Вы это взяли? Кто в Америке будет ей помогать, когда родится Мишка – младший?  А вы, господа, раз пришли с какими-то пакетами, идите на кухню и хоть раз в жизни накройте на стол, а я сейчас возьму гитару и буду для вас сегодня петь, как мой Миша любил...

      МАКОВЕЦКИЙ. Я тут портрет Михаила Александровича принёс, мне сказали, что это будет правильно.

      АКУЛОВА. Но как же так, портрет больших денег стоит, может, не надо такой дорогой подарок?

       МАКОВЕЦКИЙ. Этот подарок  не совсем  от меня,  вернее, не только от меня. Михаил Александрович  опять оказался прав, а я  думал, что он шутит.

      АКУЛОВА. Это сложно понять и, наверное, сейчас не важно. Мишин портрет будет дома и это очень хорошо, спасибо Вам, Серёжа.

      ОЛЯ.  Ксения Петровна,  спойте, спойте, пожалуйста, а я помогу мужчинам на кухне.

      АКУЛОВА. Вот и идите, а мне ещё гитару настроить надо.

       Мужчины и Оля уходят. В комнате остаётся одна Акулова. Она садится с гитарою на стул и тихо плачет.

      АКУЛОВА. Ты останешься здесь, с нами. Нам ещё внука надо вместе воспитать.                    Знаю, знаю, ты хочешь, что бы он был  спортсменом, учёным и хорошим человеком. Это так немного… Время пролетит быстро. Ты, Миша не заметишь, как внук вырастет и, может быть, ещё обгонит тебя, станет академиком.

     Я знаю, что ты сейчас здесь, рядом, вот так и оставайся с нами. У вас, Акуловых, такой характер, что без тебя мне вместе с  Олей с этой задачей не справиться.

     За Игоря не переживай,  он весь в тебя, Ты сам это говорил недавно. Как уехал, так и приедет, вопрос только, - когда. Вообще, как говорила твоя мама: «Всё, что ни делается, делается к лучшему».

     Мы все платим и за всё платим сполна. Ты не думай, Игорь всё понимает и просто не верит, что здесь, в России что-то изменится к лучшему. Ты его не ругай, пожалуйста, я тоже не верю, да и Ты, наверное, не верил. 

     Миша, мы потихоньку будем жить, будем жить, и надеяться: А вдруг повезёт. Рябинку я тебе завтра новую  на могилку посажу, может, не украдут. Я знаю, что она тебе нравится, да и птицы будут прилетать. 

       ОРЛОВ (кричит с кухни).  Ксения Петровна, пожалуйста, идите к нам,  мы Вас не слышим.

      АКУЛОВА. Сейчас, сейчас, вот только закончу гитару настраивать.   (Уходит.)

 Пустая комната. С кухни доносится  песня.

                                Виноградную косточку в тёплую землю зарою

                                и лозу поцелую, и спелые гроздья сорву,

                                и друзей созову, на любовь свое сердце настрою…

                                А иначе, зачем на земле этой вечной живу?

                                 Собирайтесь-ка, гости мои, на мое угощенье,

                                 говорите мне прямо в лицо, кем пред вами слыву,

                                 царь небесный пошлёт мне прощение за прегрешенья…

                                 А иначе, зачем на земле этой вечной живу?

                                 В темно-красном своём будет петь для меня моя Дали,

                                 в черно-белом  своём преклоню перед нею главу,

                                 и заслушаюсь я, и умру от любви и печали…

                                 А иначе, зачем на земле этой вечной живу?

                                 И когда заклубится закат, по углам залетая,

                                 пусть опять и опять предо мною плывут наяву

                                 белый буйвол, и синий орёл, и форель золотая…

                                 А иначе, зачем на земле этой вечной живу?

                         Свет на сцене потихоньку меркнет, а в зале зажигается.

КОНЕЦ

[ Дoмoй ] [ Bвepx ] [ Hoвocmu ] [ "БИЦ" ] [ Пресса ] [ Вернисаж ] [ Спектакли ] [ Поэзия ] [ Наши друзья ] [ Драматургия ]

Send mail to igortsunja@mtu-net.ru with questions or comments about this web site.
Copyright © 2002 Творческий Центр "БИЦ"
Last modified: 03/26/07